— Хватит болтать! — оборвала их Заскучавшая Вдова. — Нужно проверить сундуки!

И она бросила на Эстефанию победоносный взгляд, потому что была почти уверена в том, что герцогиня Македонская прячет любовника принцессы в сундуке.

Однако сундук оказался необитаем — по крайней мере, никого, кто дышит воздухом и питается человеческой пищей, там не обнаружили.

Эстефания грустила и сокрушалась и всем рассказывала о том, как они с принцессой ненавидят крыс, как они, бывало, обнявшись, шептались на кровати о том, как боятся всяких ночных грызунов, и особенно крыс, тем более больших крыс. И как было бы нежелательно, если бы какая-нибудь из этих ужасных больших крыс вдруг прыгнула на кровать и даже, страшно подумать, оцарапала бы кому-нибудь из них щеку или губу.

Затем Эстефания схватилась за живот и объявила, что ей опять стало дурно от одних только разговоров о крысах, так что если она сейчас же не облегчится, то испортит одежду и пол в гардеробной. И с этим она скрылась в туалетной комнате.

Оставшись в одиночестве, она открыла окно и выглянула наружу. В неярком свете молодого месяца Эстефания почти ничего не видела, а потому позвала:

— Тирант!..

— Я здесь, — отозвался он.

Она высунулась до середины туловища и наконец разглядела его. Тирант сидел на крыше, на самом краю, и с тоской смотрел вниз, в сад.

— Что вы здесь сидите? — спросила Эстефания. — Вы должны были уже спуститься.

— Тут высоко, — сказал Тирант. — А у меня болит нога.

— Я ненавижу больных мужчин, вы это знаете? — с вызовом осведомилась Эстефания.

— Эту рану я получил в бою с турками, — ответил Тирант. — И даже турки не обращались со мной так жестоко, как вы, сестрица Эстефания.

— Мне, как и вам, дороже всего честь принцессы, — сказала Эстефания и закрыла окно.

Когда герцогиня Македонская вернулась в спальню Кармезины, то застала там не только государыню, но и самого императора. Он строго вопрошал дочь о том, что случилось и отчего она так кричала.

Угасшим голосом Кармезина повторила историю о гигантской крысе, которая была теперь размером с кошку, а нанесенная ею царапина оказалась соизмерима с боевым ранением.

— Клянусь Распятием! — вскричал император, хватая меч. — Как только я отыщу эту крысу, я разрублю ее на кусочки!

Он приказал принести факелы и носить за ним свет везде, куда он ни заглянет. И так, сопровождаемый слугами с огнем, вооруженный, император обошел все комнаты и заглянул повсюду, не только в сундуки, но и под кровать Кармезины. Он даже проткнул мечом портьеру со словами:

— Где бы ни пряталась ты, огромная крыса, я найду тебя и тогда берегись!

— Ах, мой господин, что же вы такое говорите, — сказала императрица. — Обращаетесь с речами к крысе, как будто она наделена разумом и в состоянии понять ваши угрозы.

— Если эта крыса в состоянии оцарапать мою дочь, то и угрозы мои каким-нибудь образом будут ей ясны, — ответил император.

Но сколько он ни ходил, сколько ни размахивал мечом, никаких следов любовника дочери не обнаружил. И в конце концов все ушли из спальни. Служанки и государыня отправились к себе почивать, а император и стражники решили обойти весь дворец и покончить с проклятой крысой раз и навсегда.

Мелькание факелов и громкие голоса наполнили дворец. Ипполит де Малвеи, который прибыл в Константинополь к последнему дню турнира, был разбужен переполохом и спросонок вообразил, что турки ворвались в столицу. Он вооружился и выскочил в одной рубахе в сад, где сразу же наткнулся на императора, который был снаряжен приблизительно таким же образом.

— Ваше величество! — воскликнул Ипполит де Малвеи. — Прошу прощения за мой внешний вид, однако я счел, что случилась какая-то беда.

— Нет никакой беды, — проворчал император. — Я благодарен вам за храбрость и за всегдашнюю готовность сражаться, хоть бы и в исподнем, не имея никакой брони, кроме доблести. Ибо достоинство воина — не в оборонительном оружии, но в наступательном.

Видя, что император скорее раздражен, нежели встревожен, Ипполит опустил меч и уже спокойнее спросил:

— А что случилось и отчего поднялась такая суматоха?

— Глупые девицы испугались какой-то крысы в спальне, — ответил император. — Не стоит вам туда идти. Возвращайтесь лучше к себе.

Ипполит поклонился и сказал, что именно так он и поступит, однако затем, дождавшись, чтобы император и стражники скрылись, решил все-таки оглядеться вокруг. Он обошел несколько дворцов поменьше и наконец приблизился к воротам, что вели в сад, окружавший личные апартаменты императорской семьи.

Входить туда Ипполит не решился, тем более что обычно эти ворота стояли по ночам закрытыми. Однако внезапно до его слуха донесся тихий, тонкий плач.

Ипполит прислушался и решил, что это рыдает какая-то девица. «Должно быть, ее обманул любовник, а может, ей отчего-то досадно, — подумал он. — До чего же противный, писклявый голос! И внешность наверняка под стать. Не стану я ради нее карабкаться по решетке или выламывать ворота. Вот еще!.. Если любовник обманул ее, стало быть, поделом. Пусть себе плачет, а я пойду».

И с этим он повернул назад. Крики во дворце стихли, факелы погасли, переполох улегся.

Ипполит вернулся к тому дворцу, где были отведены комнаты ему самому и другим сеньорам, которые ненадолго прибыли в столицу из войска, осаждавшего Бельпуч.

— Кто здесь? — спросила ночная тьма голосом Диафеба Мунтальского.

— Ипполит де Малвеи, — ответил Ипполит. — А вы?.. Диафеб, мой господин, не так ли?

— Да, это я.

— Идемте спать, — сказал Ипполит. — Суета уже стихла, да и повод к ней был пустячный — какая-то крыса, которая напугала принцессу, а вслед за нею всполошила и всех девиц в императорском дворце.

— Похоже, то была весьма крупная крыса, — мрачным тоном произнес Диафеб. — Потому что моего брата севастократора нет в его спальне, и я подозреваю, что он пробрался туда, где император не желал бы его видеть.

— О! — сказал Ипполит, почему-то подумав об императрице.

— Да, — продолжал Диафеб, — но вы принесли мне успокоительные известия. Если император не обнаружил Тиранта там, где моему брату быть не следовало, стало быть, и тревожиться не о чем. Ибо я был полон решимости убить государя, если бы Тиранта схватили! Хорошо, что ничего этого не случилось.

— В таком случае нам действительно стоит вернуться к себе, — сказал Ипполит с облегчением.

— Не совсем, — ответил Диафеб.

— Прошу извинить мою недогадливость, мой господин, — произнес Ипполит де Малвеи, — но до сих пор я полагал, что некоторые вещи могут быть обозначены лишь как «да» или «нет» и не имеют промежуточного положения. К примеру, человек или голоден, или сыт; он или спит, или бодрствует; он или идет в какое-то место, или не идет туда. Но вы открыли мне глаза на то, что можно «не совсем» отправиться в спальню и улечься в свою постель.