Арсений развернулся и, чуть поскрипывая на поворотах, резво вышел из комнаты.

– Отец, я с тобой поговорить хотела, – тихо сказала Клавдия Егоровна.

Пётр Степанович поморщился.

– Клавдия Егоровна, ты опять? Ну, сколько можно-то.

– Дочь же она нам, Пётр Степанович!

Мужчина раздражённо смахнул крошки со скатерти.

– И что?

– Как что? Ты вспомни, как мы ждали её рождения, как лелеяли. А теперь? Ты что, хочешь её смерти?

Пётр Степанович побагровев с трудом поднялся.

– Дура! Не сметь, так со мной разговаривать! Ты ничего не смыслишь, из ума уже выжила. Причём тут дочь или не дочь? Тут решается дело всей моей жизни, как ты не можешь понять своим умишком! Если Линда не выйдет замуж за Григория, то его семья прекратит продавать нам зерно. Из чего мы хлеб будем печь? У них же в руках весь зерновой рынок! Ты подумала своей тупой головой? Её глупый норов всё перечеркнул. И ради чего? Просто из-за прихоти! Ладно бы жених был кривой или инвалид, или древний старик, или стервец какой – так нет, хороший же парень. Какого ей рожна надо-то? – он стукнул кулаком по столу так, что чашки подпрыгнули, – пусть вот посидит и подумает, как плевать на родного отца. Ничего с ней не случится. – Он пошёл к выходу, около двери остановился и обернулся к плачущей жене. – И не сметь больше заговаривать о ней! Пока не согласиться выйти замуж, она мне не дочь и знать её не хочу! И запрещаю тебе её навещать. Понятно? – он вышел, в сердцах хлопнув дверью.

Клавдия Егоровна, оставшись одна, тихо плакала. Немного успокоившись, она вытерла белым кружевным платочком, который достала из-за обшлага рукава, щёки и, прерывисто вздохнув, пошла к себе. Что могла она сделать? Как помочь любимой дочери? Как успокоить мужа? Сердце её разрывалось. Она искренне не понимала, как эти так любимые ею люди, смогли стать почти врагами! Почему? И как всё исправить, вернуть в дом давно забытый покой и радость. Эти мысли не оставляли её ни на минуту, она не понимала, как может чувство заменить дело, пусть даже очень любимое дело, ведь любое дело – не самоцель, это что-то ради любимых, а если любимые страдают, то зачем это дело? Неужели считать себя первым хлебопёком элизия лучше и комфортнее, чем считать себя любящим и любимым отцом и мужем?! Как такое может быть? Она не понимала, а потому не знала как вести себя, не видела выхода из этой, казавшейся ей безысходной ситуации, которая разрушала весь так бережно хранимый ею семейный уклад.

Дом погрузился в тревожную тишину.

***

Ровно в одиннадцать часов Ан стоял у дверей дома Лебединских. Раньше прийти не позволял этикет, а дождаться более позднего часа визита у него не хватало терпения. Верил ли он в успех задуманного? Нет, не верил, но он не мог отказаться от того, что должен был сделать. Ан нажал звонок. Ему открыл совершенно седой чуть сгорбленный старик, что впрочем, не мешало ему держаться с большим достоинством. Он строго взглянул на Ана.

– Чего изволите, молодой человек?

– Здравствуйте, Клим Ильич, сообщите, пожалуйста, Петру Степановичу, что пришёл Андо Альденис. Просит о встрече.

Клим Ильич выслушал Ана, пожевал в задумчивости губами, и видимо решился, чуть поклонился и отошёл в сторону:

– Прошу вас пройти и обождать, располагайтесь, – он указал на небольшой трансид рядом с огромным во всю стену зеркалом и маленьким столиком около него.

Дождавшись, когда гость удобно устроится, Клим Ильич медленно пошёл по белой мраморной лестнице на второй этаж. Доложить.

***

Пётр Степанович был в галерее. Он любил в минуты душевного беспокойства бывать тут. В детстве он мечтал научиться рисовать, но в школе не увидели в нём талант художника и не направили в художественную школу. Юный Пётр смерился, ему и в голову не пришло сомневаться в объективности оценки его способностей. Он нашёл своё призвание в другом, но любовь к живописи сохранилась у него на всю жизнь и вылилась в страсть к коллекционированию картин. Его коллекция не только была редчайшей в элизии «Сады Приуралья», но и ценилась, как мировая редкость. Всё свободное время Пётр Степанович проводил здесь, рассматривая картины или просматривая новые художественные каталоги. Одна из премий в художественной школе элизия носила его имя и спонсировалась им. Это была премия за реализм в живописи. Он больше всего на свете ценил, как он выражался «правду жизни».

И сейчас любитель живописи держал в руках небольшую миниатюру, специально написанную для него и приобретённую им несколько дней назад. Чуть запрокинув голову, он наслаждался тонкими едва заметными линиями, лёгким контуром обозначившими живой красочный мир. Картина запечатлела момент его жизни: утро, столовая, сам – Пётр Степанович и рядом супруга – Клавдия Егоровна, за утренним чаем, когда на столе в плетённых ажурных корзиночках лежит хлеб. Картина была великолепной и очень реалистичной. На ней не только супруги выглядели естественно, но, казалось, что художнику удалось передать всё, что так любил Пётр Степанович в хлебе: хрустящую корочку, румяные бока сдобы, обсыпанные сахарной пудрой, даже казалось, что если долго смотреть на неё, то можно было ощутить аромат выпечки.

Тихий стук в дверь оторвал Петра Степановича.

– Да! Войдите! – недовольно сказал он.

Вошёл Клим Ильич и чуть поклонился.

– Чего тебе, Клим?

– Пришёл Андо Альденис. Просит вас принять. Что ему передать?

Пётр Степанович вздрогнул и уставился на Клима Ильича.

«Явился! Зачем явился? Узнал где-то? Линду забрать хочет! А вот хер ему, а не Линда! Как посмел?! Выгнать! Выгнать! Нельзя…. Говорят, он чуть ли не правая рука Главного Хранителя. Ещё пожалуется. Надо принять. Узнать что понадобилось, выказать уважение, но не сюсюкать. Не могу…. Не могу я видеть эту мерзкую рожу! Это он настроил дочь против меня, гад, всю жизнь ей испортил! И зачем только явился? Не понимает что ли? Забыл, как я вышвырнул его из дома? И где принять? В кабинете? Нет, тут приму! Пусть вспомнит, как вылетел отсюда, если вдруг запамятовал…».

– Клим, проводи его сюда. Я его здесь приму.

– Приказать принести сюда угощение?

– Какое ещё угощение?! Ничего не надо. Ступай.

Клим Ильич вышел, а Пётр Степанович взволнованно принялся мерить шагами комнату, ожидая незваного гостя.

Не прошло и пяти минут, как в дверь постучали.

– Войдите.

Дверь открылась, и вошёл Ан. Он остановился у двери, почтительно склонил голову.

– Здравствуйте, Пётр Степанович! Рад вас видеть в добром здравии.

– Здравствуйте, Андо. А что мне хворать-то?