К этому времени сквозь исступление Силы все в мире для нее возвышалось или, наоборот, сжималось до символов. Аз’тира оценила мощь этого имени и сказала ему: «Город сделал тебя своей душой». Лидиец был самой сутью Саардсинмеи. Она подумала, что в роковой день этот человек погибнет вместе с городом.

И тогда она начала искать его, но в видениях. Разумеется, она не положила на него глаз. Как бы то ни было, внезапно, каким-то сверхъестественным способом, она нашла его. По выражению Висов, она была ведьмой. Она посмотрела на Лидийца не глазами — и увидела.

В мире могли иметься и другие, разбросанные по свету, отродья дворцовых женщин и освобожденных рабынь. Но здесь, на этом витке истории, плотность знаков дошла до предела. Смерть преисполненного высокомерием города принесет смерть и роду Тирана.

Лидиец, самая суть Саардсинмеи, был Амреком, Тенью.

Она лишь мгновение наблюдала за знаменитыми гонками с балкона, почти в конце Пятимильной улицы — колесницы промчались в ночь неистовой рекой, с криками и огнями факелов, и скрылись.

Он будет победителем. Она уже знала это.

В таверне у аллеи были куплены две птицы, зарезанные к ужину. Содрогаясь от прикосновения своих белых рук к падали, она отослала их туда, где, как знала, их не смогут не заметить, с посланием для Лидийца: «Победа недолговечна. На эту ночь город твой — передай ему это».

Землетрясение в море дало знать о себе еще раньше, словно обещание. Меч повис в звездном небе, и она являлась его посланницей…

Это был пик полета.

Мгновение спустя она рухнула ниже надира.

Она тоже умерла в Саардсинмее. Но не в волнах потопа. Ее смерть явилась раньше.

Она проснулась на рассвете. Розовые лучи-лепестки солнца сверкали на постели, где она лежала — в старом доме за кружевницами, на улице, которую называли улицей Драгоценных Камней…

И тогда неслышно надвигающуюся на город смерть разорвал низкий крик, который был ее собственным.

Ей еще не исполнилось девятнадцати. В тишине и одиночестве, на розовой заре, она сражалась внутри своего разума, пытаясь отогнать смерть прочь. Но огромный черный ястреб снова упал в ее сердце и устроился там, сложив крылья. И она решилась.

Она ясно, в деталях, представила, как это будет и как ее кончина отразится на нем — Лидийце, Тени. Он был ее смертью, а она — его, но в то же время, что странно, она была и его жизнью.

В трансе она встала и начала свой обычный день. Когда вечер ступил на улицы, она бесцельно бродила по городу без всякой охраны, выискивая способ. Она знала, что не может не найти его. Способом оказался экипаж стадионной танцовщицы, угольно-черной закорианки. Равновесие — это всегда тьма рядом со светом.

«Лидиец… расскажи мне, как сблизиться с ним».

Закорианка уклонилась от ответа. В ее мозгу все перемешалось и запуталось, и Аз’тира без труда проникла в него. «Благодарю тебя», — промолвила она, ледяная, словно несущие смерть снега.

Задержавшись под полночной колоннадой близ улицы Мечей, она увидела, как уверенно он идет, освещенный уличными фонарями. Регер, Лидиец.

Едва глянув, она распознала в нем совершенство. Дикость леопарда и льва — и мягкость голубя, спокойствие глубокой воды — и неистовая мощь огня. Но было и нечто незавершенное, что-то неправильное. Жизнь началась, но не шла по положенной дороге, подобно звезде, сорванной с небосклона. О, как пылает звезда… Ее пронизало насквозь его великолепие, и она осталась стоять, опаленная.

Амрек, Вис, смертный, бронзовый почти до черноты… свет из Тени…

«Что до меня — я люблю тебя, наверное, с того мгновения, как увидела».

Хотя он отверг ее, он должен будет прийти к ней. И, считая это неизбежным, она забыла о смерти.

(Аз’тира стояла, как статуя, перед застекленным окном башни в Ашнезии. Луна поднималась над крышей. Равнина за пределами городских стен была морем мрака.)

Затем они стали любовниками, и жизнь смешалась со смертью. Аз’тира заполучила его фокусами жрецов, в детской злобе своего безумного желания, наполовину заворожив себя признанием в страхе. Она выиграла его для себя через сделку со смертью. Она спасла Чакора, их жертву, чтобы не быть у него в долгу, вернула юношу назад после удара меча Регера, как вытащила бы животное из глубокой ямы, куда оно провалилось, напуганное ее голосом. Она испытывала три чувства — стыда, надменности и любви. Ее бросало с одной вершины на другую или в бездну, и все это она отчетливо показала Регеру, но не через мысленную речь, а обычными женскими способами.

Наконец она смогла стать для него только женщиной. Ей открылся мир счастья. Битва завершилась. С чувством неизбежности она отринула судьбу города и не прислушивалась к шагам собственной смерти.

Но даже в таком состоянии она распознала ее. И тогда поняла, как можно развязать затянувшийся узел, как в объятиях вихря ее смерть сохранит жизнь Регеру.

Она купила гробницу Пандав. Черное вместилище для своей белизны.

Пандав должна выжить. Аз’тира знала это так же хорошо, как и то, что в этот день в молоке окажется яд. Она щедро оплатила свое убийство, отсыпав монет за лилии и яд. Она была согласна.

И даже когда она писала письмо ему, своему любовнику, своей любви, то гордилась своей силой эманакир, отгоняющей боль. Она находилась в возбуждении от того, что больше не боялась умереть. Безвольно лежа на постели, она позволила себе свободно уплыть, как ей казалось, в огромное небытие, похожее на сон, ощутимое и обнимающее ее.

Благодаря ей он будет жить, теперь он не сможет забыть ее. Она оставила позади святилище из серебра и золота и могла спать спокойно.

Но, о, что произошло затем…

— Нет, — вслух произнесла женщина у окна.

Ужас, который она пережила там, в черной гробнице, пустой и залитой водой, нельзя было вспоминать. От ее крика, наполненного болью, беззвучно задрожала башня.

Сейчас там, в ночи, за пределами окна, террас и стен города, за пластами земли и темноты, ее возлюбленный искал ее. Не потому, что она позвала его, и даже не потому, что услышал стук ее сердца и шепот ее мыслей, здесь, в лесах на западном краю света.

Может быть, им было предназначено снова встретиться лишь из-за того, кто они такие. Из-за того, что каждый стал для другого ярким маяком посреди хаоса.

Для путешественника одолеть такую утоптанную дорогу без препятствий было делом нескольких дней. Когда перевалило за полдень второго дня, он вышел на расчищенное место, не похожее ни на одно из встреченных ранее. Лес, первобытный, густой, населенный разной живностью, обрывался там, как вода у берега. Для внимательного глаза граница начиналась слишком внезапно. За краем леса тянулась равнина.

Тому, кто ее видел, это пространство в самом чреве джунглей напоминало ровную поверхность южного Виса — Равнин, юга Мойхи. Правда, эти псевдо-Степи выветрились, располагаясь в другом климате.