Как раз под стать настроению Гусуня.

Он скрестил ноги на топчане, пытаясь медитировать, но медитации и раньше не слишком ему давались, а сейчас и вовсе казались чем-то совершенно невозможным. Необходимые спокойствие и сосредоточенность трусливо бежали прочь перед решительно наступавшими обидой и возмущением. Ведь он, И Гусунь, сказал правду и ничего кроме правды! Но глава и слышать ничего не захотел. Вернее, выслушать-то он выслушал, но только затем, чтобы обвинить — и совсем не того, кого надо.

Неужели глава Ши и правда заменил глаза ушами, в которые капает своим ядом эта змея? А вокруг ещё превозносят его ум, добродетель и прочие качества! И что Ши Чжаньцюн теперь сделает — спросит у своего любимчика и в который раз поверит ему на слово? Но ведь есть же доказательства!

Недоумение порождало надежду, что всё ещё может измениться. Вдруг Ши Чжаньцюн, преодолев первый порыв негодования, всё же решит проверить его слова? И не только его — судья Кан ведь тоже счёл, что дело серьёзное. Ну не может же глава ордена быть настолько недалёким, чтобы самому же рушить свою стену! Или может?

Насколько всё-таки было бы легче, если б он в самом деле мог медитировать, или заснуть, или хотя бы и правда достичь спокойствия и отрешения от мирской суеты, о важности которых твердили все наставники без исключения. Тогда он мог сейчас бы хладнокровно ждать. Но Гусунь всегда предпочитал действовать, и невозможность что-то сделать, на что-то повлиять в его положении было мучительнее всего. В этой комнатушке только и оставалось, что метаться от стены к стене, гоняя по кругу одни и те же мысли. Принесённая еда не лезла в горло, ночной сон оказался так же недостижим, как и медитация. Шёл всего второй день, а юноша уже чувствовал себя вымотанным настолько, словно заключение длилось по меньшей мере год.

Ещё и медальон потерял. Гусунь в который раз тронул одежду на груди, словно всё ещё надеясь нащупать под ней материно наследство. Тогда, в пылу охвативших его чувств, он и не заметил потери — кажется, вспыхнуло на мгновение жгучее ощущение на шее, словно провели когтем, но, может, только кажется задним числом. В любом случае, Гусунь тогда не обратил внимания. Пропажу заметил только оказавшись здесь. Медальона было жаль даже больше, чем собственную пропащую жизнь. Единственное, что осталось от матушки. Единственное, что — возможно! — связывало его с неведомым отцом. И того не сохранил.

Интересно, где сейчас судья Кан? Возможно, сидит в соседней клетушке. Гусунь пробовал стучать в стену, но стуки словно тонули в слое ваты — вероятно, среди заклятий было и глушащее звук. Можно было бы спросить о того, кто приносил еду, но Гусунь даже не попытался. Отчасти из гордости, отчасти от уверенности, что всё равно не ответят. Не зря же глава запретил арестованным с кем-то общаться.

Гусунь и сам не заметил, как погрузился в свои невесёлые мысли, так что стукнувшая дверь застала его врасплох. В комнату вошли тот самый старший ученик главы и ещё двое.

— Иди с нами.

Гусунь вскочил. Сердце заколотилось, и он глубоко вздохнул, заставляя себя успокоиться. Кричать он уже пробовал. Чтобы ни случилось, нужно сохранять хладнокровие, и в лучшем, и в худшем случае.

Его снова привели к дому главы. На этот раз внутрь заводить не стали — судилище, а что это именно оно, Гусунь не сомневался, происходило под открытым небом, рядом с прудиком. Юноша оглядел рассевшихся на садовых табуретках мастеров. Сам глава Ши, Ли Баовэнь, Ван Цинфэн, Син Гуйфэн… Ни Доу Сюя, ни Шэ Ванъюэ не было, хотя именно на них Гусунь рассчитывал сильнее всего: мастер Доу с его прямотой и правдивостью и мастер Шэ с её мудростью и жизненным опытом как раз могли захотеть докопаться до правды. Зато был мастер Хэн, ну как же без него — сидел себе по левую руку от главы и лениво обмахивался веером, словно его происходящее никак не касалось.

— Ученик И, — официальным тоном начал Ши Чжаньцюн, — ты обвинил одного из мастеров нашего ордена в преступлении.

— Да, глава, — Гусунь вздёрнул подбородок.

— Сейчас у тебя есть возможность взять свои слова обратно и рассказать, какие цели ты преследовал своим обвинением, а также кто тебя надоумил, если такой человек есть. Так ты сэкономишь всем нам время, и тогда я отнесусь к тебе снисходительно. Но если ты будешь упорствовать, то не вини меня за последствия.

— Я, Гусунь, не собираюсь отказываться от правды.

Ли Баовэнь и Син Гуйфэн переглянулись. Ван Цинфэн вздохнул.

— Прискорбно, — ни на кого не глядя, произнёс он, — что среди молодёжи встречаются подобные… экземпляры. Глава Ши, и вы ещё тратите на него время? Этого неблагодарного щенка нужно выкинуть из ордена с позором, объявив об этом всем — и то для него ещё будет милостью.

— Раз уж обвинение прозвучало, мы должны отделить истину от лжи, — не согласился глава Ши. — Шиди Хэн, что скажешь ты?

— Это просто смешно, — Хэн Линьсюань пожал плечами. — Не знаю, что нашло на этого ученика, если он решил, будто я способен предать своего главу и свой орден. Хочется верить, конечно, что юноша добросовестно заблуждается. Прошу главу проявить снисхождение.

— Я проявлю, если найду смягчающие обстоятельства. Что ж, ученик И, если брать свои слова обратно ты не хочешь, ты должен понимать, что нельзя бросаться обвинениями бездоказательно. Иначе… полагаю, какое наказание полагается за клевету, тебе известно.

— Да, глава. Но мои слова может подтвердить судья Кан.

— Какие именно? Судья Кан ни в чём не обвиняет Хэн Линьсюаня.

— Но я слышал!..

— Когда подслушивал?

— Да! — Гусунь вздёрнул подбородок ещё выше. Семь бед — один ответ.

— И что конкретно ты слышал?

— Что Хэн Линьсюань — дракон в обличье рыбы!

Упомянутый Хэн Линьсюань со вздохом закатил глаза и снова взмахнул веером.

— Вынужден тебя разочаровать — речь шла всего лишь о покупках лавке Се. Не знаю, что ты там себе нафантазировал. Никаких других обвинений судья не выдвигает.

— Но лавочник торговал не только вещами, он собирал сведения.

— И какое это имеет отношение к мастеру Хэну?

— Лавочник собирал сведения и о нём!

— Как и о всех прочих мастерах. За что он, без сомнения, ответит.

Гусунь почувствовал себя человеком, который только-только разбежался, и тут прямо перед его носом выросла стена.

— К слову, о лавке Се, — Синь Гуйфэн выразительно посмотрел на мастера Хэна, — я тоже был бы не против получить объяснения.