собственно, не ждали? Потому, что вы знали, что она задержалась на смене. Иван Борисович вам сообщил. Вторая зацепка это Евгений Петров. Это сейчас нам понятно, кто это, а тогда мадам Штайнберг решила, что Петровых в Москве полно, и велела милиции искать автора «Двенадцати стульев». Про то, что их двое, она то ли не знала, то ли забыла.

– Ну и что из того?

– А то, что вы сразу начали охоту за Петровым. Я два дня допрашивал Ильфа, и логично было устранить его, как вы устранили профессора Воробьева. Только Ильфа никто и пальцем не тронул, потому, что Иван Борисович точно знал, кто из соавторов общался со Штайнберг и представляет опасность.

– А ведь мы это обсуждали, – вздохнул Васильченко. – Я сам был против, не хотел лишних жертв. И Петрова мой начальник то записывал, то вычеркивал. А будь возможность все переиграть, я бы с Ильфа как раз и начал. Столько всего испортилось из-за того, что он путался у нас под ногами.

Я усмехнулся в усы, рассматривая философствующего экс-помощника. Симпатии к нему у меня не прибавилось. Да и с чего бы? Сейчас, практически в патовой ситуации, зная, что его уже опознали и будут искать, он думал только о том, в какой последовательности ему убивать!

В рабочее время, кстати, он такого энтузиазма не проявлял. Бесед со мной тоже не вел, а вместо разговоров на отвлеченные темы предпочитал ныть о том, как ему надоело работать.

Так с какой это радости он вдруг так разговорился?..

– Василий, все испортилось из-за того, что товарищ Канунников решил нанять вас, а не нормального маньяка, – заявил я. – Я вижу, что вам не интересны мои рассуждения, и вы просто тянете время. Ждете Ивана Борисовича? А вы вообще уверены, что он будет так подставля?..

Я замолчал, услышав стук в дверь – в самом деле, как по заказу.

– Ну, наконец-то. Да, вы правы, я тянул время, – сказал Васильченко, поднимаясь с кресла. – И вы, кстати, тоже. Думаете, я не заметил? А сейчас вы откроете дверь, и мы посмотрим, чьи там: мои или ваши. Имейте в виду, если там ваши, и они заподозрят неладное, я сначала выстрелю вам в живот, чтобы вы мучились перед смертью, как Пушкин, а потом пристрелю тех, кто к вам пришел. Так что будем надеяться, что это Иван Борисович, который пришел обеспечить вам интересную смерть.

Я кивнул, медленно встал с поднятыми руками, обошел стол, и Вася приставил пистолет к моему боку.

Пока мы шли до двери, у меня было время подумать, что делать дальше – и я бездарно потратил его на рефлексию.

– Думаю, это все же к вам. Насчет последней просьбы вы знаете.

– Я не собираюсь просить за вас прощения у Дзержинского, унесите это с собой куда вы там попадете, – вполголоса огрызнулся бывший помощник.

Я пожал плечами, не собираясь унижаться, повернул ключ в замке и толкнул дверь.

***

29.08.1942

Москва, Квартира в ведомственном доме НКВД СССР на ул. Петровка

А. Васильченко

Дверь в квартире открывается наружу, в подъезд, и это не очень удобно. Мне приходится конвоировать Ганса, уперев ему в бок парабеллум, и следить, чтобы усатый фриц ничего не выкинул. А он может. Хуже него только другое начальство, которое он так несвоевременно вычислил.

Только надежды на то, что это самое начальство как раз стоит за дверью, чтобы помочь мне расправиться с Гансом, исчезают с каждой секундой. У нас был канал связи через записки, я описал ситуацию и оставил в заранее условленном месте, но…

Но.

Ганс чуть-чуть приоткрывает дверь, заглядывает в щелочку:

– Что вы тут делаете?..

Задерживаю дыхание, прислушиваясь. Ганс бы не удивлялся, окажись за дверью мой дорогой заказчик. Так что ничего хорошего я не жду.

Прогноз оправдывается – я, кажется, слышу голос Евгения Петрова:

– Открывайте, Ганс!

Ловлю на себе вопросительный взгляд усатого криминалиста. Киваю. Пусть открывает. Убираю пистолет от его бока и на секунду позволяю себя помечтать, что это галлюцинация.

Нет. Стоит, падла, на лестничной клетке, моргает. Спокойный такой, безоружный, без пальто даже, а под свитером защитный нагрудник не спрячешь. В глазах нет страха, только усталость, и я почти читаю «как же мне надоели эти маньяки».

Вот что нужно этой сволочи? Что?! Он преследует меня, да? Ну, почему я не пристрелил его на набережной Яузы?!

Пару часов назад я мог убить его вместе с соавтором. Может, это и стоило сделать, не знаю. Я растерялся. Сначала когда Ильф упал в реку и Петров полез его доставать, а потом когда я подошел посмотреть, как там они.

Ильф тогда его гладил, успокаивал, как ребенка, а на меня смотрел так, будто я стал свидетелем чего-то глубоко личного. И от всей этой сцены мне стало стыдно и немного жутко.

Я мог застрелить журналистов еще тогда, но вместо этого предпочел уйти. Но кто же знал, что Петрова принесет к Гансу?!

– Товарищ Васильченко… – тихо говорит журналист, когда я открываю дверь.

Он не заходит в квартиру, просто стоит на пустой, залитой солнечным светом лестничной клетке с поднятыми руками и смотрит на нас с Гансом. И в этом его спокойствии есть что-то до невозможности странное. Ну, кроме того, как можно было купиться на этот дешевый цирк возле Яузы.

– Ну чего вы опять лезете, а? – не выдерживаю я. – Все-таки хотите, чтобы я вас пристрелил?

– Простите, но вы не сможете, – с усталой улыбкой отвечает Петров. – Это не вписывается в вашу схему.

Какого черта! Перехватываю Ганса за шиворот, перевожу парабеллум на журналиста:

– Вы попрощались с соавтором?

Петров опускает глаза, и