Давайте завезем документы в кабинет, как он и просил, а потом заедем домой и посмотрим. Я знаю адрес.

Петрова это не удивило. Реутовский участковый, молодой и деятельный, сразу как-то располагал к себе, и Гансу он явно нравится больше, чем унылый бедолага Васильченко. Который к тому же оказался тем самым таксидермистом-сектантом.

Жене очень хотелось узнать, как же он до такого докатился. И что, он, получается, делает чучела? Из людей?

– А как вы думаете, этот Васильченко…

– Да, – невпопад ответил участковый. – Васильченко, да. Пожалуйста, пристегнитесь.

Они домчали до Петровки, 38 с рекордной скоростью. Иван Федорович вел машину и бормотал, что был бы и рад сразу поехать домой к Гансу, но не может проигнорировать его просьбу насчет документов. Вдруг это важно?

Петров был знаком с дежурным – как тут не познакомиться, когда Ганс таскает на допросы по несколько раз в неделю? – и тот не стал его задерживать, просто быстро обыскал, записал в журнал и пропустил вместе с участковым.

Они поднимались на нужный этаж молча и настороженно.

В кабинете у Ганса не горел свет. Окна не было: строго говоря, рабочее место следователя располагалось в тамбуре перед криминалистической лабораторией.

Иван Федорович щелкнул выключателем: кабинет залило теплым желтым светом. Участковый бросился осматривать стол Ганса, а Женя отошел в сторону и открыл первую попавшуюся папку со стола Васильченко. Там оказались материалы по делу о краже велосипедов.

– Как странно, – сказал тем временем участковый. – Ганс бросил на столе ключи и табельное оружие. Это на него не похоже.

– Даже я знаю, куда его нужно убирать, – поддержал Петров.

В другое время он, может, рискнул бы поторопить участкового, напомнив о том, что Ганс там наедине с маньяком. Но сейчас, когда Иван Федорович явно искал подсказки, это было неуместно.

– Откройте!.. – донеслось из закрытой лаборатории. – Откройте немедленно!..

Товарищи вздрогнули и обернулись. Иван Федорович нерешительно подошел к двери. Прислонился ухом, послушал, повернул ключ в замке и толкнул дверь.

Петров с участковым заглянули в лабораторию, готовые тут же броситься на пол и уворачиваться не то от пуль, не то от колб с реактивами, которые вот-вот в них полетят – но встретили только острый взгляд человека, застывшего у стола в напряженной позе.

– Феликс Эдмундович?..

Петров не сразу поверил своим глазам.

Железный Феликс – в закрытой снаружи лаборатории Ганса Гросса. С лихорадочно блестящими глазами на потемневшем лице.

««Вы знаете, меня больше интересует, кого пошел арестовывать Ганс, когда маньяк тут, у нас», – сказал тогда Иля».

И Женя совершенно не представлял, что ему говорить.

– Где Ганс Гросс? – сухо спросил чекист.

– Дома, с маньяком, – торопливо ответил участковый. – С Василием… Александром Васильченко. То есть это мы так думаем, но…

– Докладывайте.

Дзержинский слушал рассказ участкового про Распутина, Приблудного, Ильфа с Петровым и неожиданно опознанного в помощнике Ганса таксидермиста-сектанта. Петрова он ни о чем не спрашивал. Женя чувствовал себя лишним, но уходить было глупо, а говорить самому – неблагоразумно.

– Да, и еще Ганс сказал, что был некомпетентным идиотом, – закончил Иван Федорович. – И добавил «вы уже ничего не сделаете, езжайте ко мне в кабинет, оставьте там документы». Вот мы и решили, что там маньяк. И Ганс сказал так не только из-за него, но и… и…

Участковый замялся и взглянул на Петрова в поисках поддержки. Ну, и разве можно было промолчать? Особенно, если он и сам понимал, как это?

– Мы думаем, он уже понял, что ошибся насчет вас, – осторожно сказал Евгений Петрович. – И сожалел, что ничего нельзя сделать.

– Сожалел? Что обвинил меня в четырех убийствах и предложил яд и веревку на выбор?!

Казалось, в глазах Дзержинского вспыхнуло яростное пламя. Но это длилось только секунду – в следующий миг Железный Феликс снова был сдержан и собран:

– Таксидермист не убьет Ганса быстро, будет возиться как с остальными. Так. Вы, Петров, идете со мной, а вы, – он взглянул на реутовского участкового, – собираете штурмовую группу. Быстрее, шевелитесь!

Евгений Петрович и глазом моргнуть не успел, а они с Дзержинским уже куда-то мчались, Железный Феликс застегивал кобуру на ходу и резко бросал обещания:

– Я сам его пристрелю!..

Петров не стал уточнять, кого: Васильченко или Ганса Гросса. Он не был уверен, что сам Дзержинский знает ответ.

Ведомственный дом, где жил Ганс, оказался совсем рядом. Петров плохо помнил, как они добежали. Запомнил подъезд, чистый, ухоженный и светлый, шестой этаж и «зовите Ганса, Васильченко вас не тронет – это не вписывается в его схему».

Дверь квартиры открывалась наружу. Дзержинский стал так, чтобы его не было видно от глазка, и догадаться о присутствии постороннего можно было только по пляшущим по лестничной клетке теням. Евгений Петрович запомнил строгий профиль Железного Феликса, пистолет со взведенным курком и требовательный, обжигающий взгляд чекиста.

Петров должен был отвлечь внимание маньяка и выиграть время. Дзержинский рассчитывал, что Васильченко растеряется и не выстрелит сразу, но они оба понимали, насколько это рискованно.

И все же Петров был спокоен. Сегодня он слишком долго боялся за Ильфа, и на Ганса с Васильченко его уже не хватало. Думать о том, что можно погибнуть самому, было некогда.

Дождавшись кивка Дзержинского, он постучал в дверь.

– Открывайте, Ганс!..

А дальше – короткий обмен репликами с отодвинувшим товарища Гросса таксидермистом-маньяком, выстрелы, Женя откатывается назад и падает на лестничную клетку, слышит голоса Ганса, Васильченко, да, и сам, кажется, тоже кричит в ответ.

И… и все.

Ганс ранен в ногу и теряет сознание от шока и потери крови, Васильченко получил пулю в грудь, у него задето легкое, и, кажется, он уже умирает…

«…это не Ильф, так что плевать. Хотя нет, нельзя так думать, надо помочь, сделать что-нибудь…»

Петров отгоняет тяжелые мысли. Он помогает Дзержинскому перевязывать раненых бинтами из следственного чемоданчика Ганса. Следователь приходит в себя и приносит аптечку, тяжело раненный Васильченко затихает, но потом снова открывает глаза и хрипит «он вернется». Прибегает реутовский участковый и с ним еще человек пять, и бледный от