Немало православных шляхтичей было и в войске Владислава. Нельзя сказать, чтобы они держались как-то обособленно от остального войска. К тому же многих из них связывали с католиками дружба и даже родство. Но все же в одной из частей лагеря стояли в основном шатры схизматиков. Узнав, что пришел православный священник, большинство из них собрались на импровизированную службу. Вместе с ними молились и идущие с войском Владислава русские.

Самыми знатными и деятельными из этой компании были князья Юрий Никитич Трубецкой, Голицын и родственник царя Василия, Иван Иванович Шуйский, а также боярин Иван Никитич Салтыков. Им, в отличие от многих, удалось сохранить часть своего богатства, и теперь они собирались вернуть остальное. Выбранный Земским собором в цари герцог Мекленбургский по ряду причин их не устраивал, и они надеялись, что королевич Владислав будет для них более удобен в этом качестве.

Несколько особняком от них держался бывший смоленский воевода Михаил Шеин. Героическая оборона Смоленска под его руководством разрушила планы короля Сигизмунда на завоевание Москвы. Поэтому первое время раненного во время штурма пленного боярина содержали без всякой чести. Однако королевич Владислав хотел милостивым обращением привлечь на свою сторону будущих подданных и потому велел улучшить содержание пленников. Из самых знатных была составлена «боярская дума», в которую вошел и прославленный воевода. Впрочем, на заседаниях он больше отмалчивался и ни в какие дела не лез. Да и дел-то особых у них не было.

Пока отец Василий отпевал павших в бою православных, русские изменники молились вместе со всеми. Но когда служба закончилась и те захотели подойти под благословение, он демонстративно отвернулся от них и сделал вид, что занят.

– Ты чего творишь, долгогривый? – злобно прошипел Салтыков. – Совсем ничего не боишься!

– Боюсь, как не бояться, – пожал плечами священник, – только Бога-то я боюсь больше!

– А на Соловках оказаться, когда мы Москву возьмем?

– Не для того нас Господь спас, чтобы такую беду вновь допустить.

– Ах ты, пакостник в скуфье, совсем совесть потерял! Выбрали в цари какого-то немца…

– Не немца, а православного государя из старшего колена Рюриковой крови. Наградил нас Господь за твердость в вере, а вы, изменники, все в геенну огненную отправитесь!

– Эй, пан боярин, оставь святого отца в покое, – вмешался приведший его в лагерь шляхтич.

– А ты чего лезешь не в свое дело?

– Это мое дело, – с нажимом в голосе ответил тот и положил руку на саблю.

– Да ты знаешь, кто я?

– Знаю и потому говорю – не лезь к священнику.

Видя решительность шляхтича, Салтыков смешался и, провожаемый презрительными взглядами, спрятался за чужими спинами.

– И меня не благословишь, отче? – подошел с другой стороны к отцу Василию толмач Алексей Лопатин.

– Ты?..

– Я, отче. Держат нас в плену вместе с дьяком Ртищевым.

– А где он?

– Здесь я, – вышел вперед думный дьяк, – прихворнул вот, еле службу выстоял.

– Во имя Отца и Сына… – начал священник, вызвав приступ злобы у русских изменников.

Внимательно наблюдавший за стычкой священника и Салтыкова, Шеин развернулся, и ничем не выдав своего отношения к происходящему, пошел к своему шатру.

– Нет, ты видел? – догнал его злобно размахивающий руками Иван Шуйский. – Совсем холопы распустились. Вот ужо вернемся в Москву, всех в бараний рог скрутим! Будет у нас и царь свой и патриарх…

– Патриарх-то откуда?

– Как откуда? – изумился князь. – А Филарет?

– Федор Никитич-то поумнее нас всех будет, – буркнул, как бы отвечая на какие-то свои мысли, Шеин.

– О чем ты?

– О том, что он, не будь дурак, не дал себя уговорить в этот поход пойти. Сидит теперь, ни в чем не замазанный…

– Если бы королевич сразу за ним сан патриарший признал, так он бы вперед всех побежал, а только все равно призна́ют, другого-то нету…

– Дурак ты, Ивашка!

– Чего?..

– Поживем, говорю, увидим.

Не успел боярин договорить эти слова, как с другой стороны лагеря что-то бабахнуло. Взрыв был не слишком сильный, однако за ним последовал другой, а затем началась заполошная стрельба, перемежаемая паническими криками, яростными воплями и тому подобной какофонией. Потом выяснилось, что коварные московиты, ухитрившись подобраться к са́мому польско-литовскому лагерю, вырезали часовых и подорвали пару фугасов, заложенных прямо под возы. Пока переполошенные взрывами жолнежи и шляхтичи пытались понять, что происходит, и готовились отбивать нежданное нападение, устроивших это лазутчиков и след простыл.

Не знаю, кто первым произнес фразу: «Утро добрым не бывает», – но в последнее время именно так и случается. Не успел я продрать глаза и позвать слуг, чтобы принесли умыться, как в шатер буквально ввалился Михальский и «обрадовал» мое царское величество:

– К королевичу идет подкрепление!

– Что, Сагайдачный прыть проявил? – насторожился я.

– Нет, великий канцлер Сапега и еще кое-кто…

– Кое-кто?

– Епископ Анжей Липский, сохачевский каштелян Константин Плихта, воевода люблинский Якуб Собесский, сенатор Анжей Менцинский… – принялся перечислять Корнилий.

– Ты посмотри, какие сановные люди, – подивился я списку из высокопоставленных особ. – Погоди, а что же там за войско, если его возглавляет сразу столько шишек на ровном месте?

– Каждый за свой счет снарядил панцирную хоругвь, это не считая слуг и свиты…

– Не так уж и много, чтобы бедного-несчастного царя ни свет ни заря будить… погоди-ка, канцлер, епископ, сенатор, каштеляны с воеводами… да ведь это не подкрепление, а надзиратели за Владиславом с Ходкевичем!

– Или готовое посольство на случай заключения мира.

– Ты думаешь, что сейм хочет мира?

– Кто знает, что на уме у радных панов… Однако у Речи Посполитой достаточно проблем с османами, татарами и шведами, чтобы взваливать на себя еще и московские дела.

– Пожалуй, ты прав, а скоро ли они прибудут?

– Три-четыре дня у нас есть. Вряд ли гетман предпримет что-нибудь до их подхода.

– Ходкевич, пожалуй, что и нет. А вот за Владислава Сигизмундовича я бы не поручился.

– Что вы имеете в виду?

– Елки-палки, воды царю принесут или нет? А то глаза слипаются!

– Я вижу, у вас была бурная ночь?

– А то! Федька со своими драгунами в польском лагере озоровал, так я глаз не сомкнул, пока эти разбойники не вернулись.

Слуги, наконец, притащили ушат студеной колодезной воды, и я с наслаждением засунул в него голову. Сразу стало легче, и я, вытираясь на ходу поданным рушником, продолжил: