этот союз станет честью для Дома Небесных Рыб, – сказал отцу, подталкивая к нему стопку портретов, и на его лице отразилось удивление вперемешку с облегчением.

– Я этим займусь, – сказал он.

ГРИФФ

НОРЧИЯ

Я думал, что буду испытывать больше радости от своего триумфа, заполучив корону на Вече Королей, но по большей части я испытывал ужасную тяжесть в душе. Я привык бродить по крепости Полуаврелианцев, как слуга, но даже тогда жилое крыло казалось мне слишком просторным и роскошным, и это чувство осталось прежним, когда эти покои стали моими. Теперь моя работа, как оказалось, была связана в основном с письмами, и каждый раз, глядя на гору бумаг передо мной, я не мог не вспомнить о Дело, отсутствие которого отдавалось во мне ноющей болью, словно от вырванного зуба.

Я напоминал себе, что ему здесь не место. Теперь он будет счастливее дома. Он всегда говорил, что хочет этого.

И первое, что я сделаю после коронации, – это пошлю кого-нибудь из моей личной охраны устроить Шонану хорошую взбучку.

Я знал, что Бекке было одиноко. Святилища, и я был одинок. Даже столкновение с жалкой физиономией Иксиона и битва с моими ненавистными бывшими хозяевами стали бы приятной переменой в этом тянущемся одиночестве. Но заслон из военных кораблей отодвинулся к северному побережью Каллиполиса, последовав требованиям Лиги, и голиафана нигде не было видно.

Я жаждал войны. И, к счастью для меня, Антигона сюр Аэла принесла мне ее.

Бекка первая, кто пришел сообщить мне об этом. Она вошла в кабинет, распространяя вокруг запах драконьего логова, волосы превратились в птичье гнездо; она перестала их расчесывать после отъезда Дело, а я сам еще не научился.

– Дядя, Аэла здесь. Без Антигоны.

Это было не к добру.

Я торопливо последовал за Беккой к драконьим логовам. По пути мне встречались те, кто теперь работал в крепости, представители всех пяти кланов, как я и хотел раньше. Все они склонялись передо мной в поклонах и реверансах, на которые я отвечал рассеянными кивками. Я все еще не привык к подобному обращению.

Аэла свернулась калачиком в стойле Спаркера, наполовину высунувшись в коридор. Спаркер, который слыл своей неуживчивостью, тем не менее охотно освободил для нее место. Он обнюхивал ее, как старый друг, и когда я почесал ее под рогатым подбородком, она прислонилась к нему с тихим сопением. Она вся обмякла, едва удерживая голову, ее хвост бессильно развалился на каменном полу.

Но ее ясный взгляд, упершийся в меня, развеял мои худшие опасения: она не осиротела.

– Что с тобой случилось, моя дорогая?

Я нашел ответ в фляге, пристегнутой к ее уздечке, в которую была спрятана свернутая записка.

ЭННИ

ГОРЫ

Сквозь решетку над моей головой виднелось небо, а между решеткой и небом раскинулись ветви, на которых только начали распускаться листья. Деревья медленно скользили мимо железных прутьев клетки. Когда клетка сотрясалась, я чувствовала, как кандалы натирали мои скованные запястья, а ветви хлестали меня по спине и голове, обжигая болью полузажившую обожженную кожу.

Боль возвращала меня на землю.

Меня везли на телеге в клетке размером с дракона, только рядом не было дракона, который мог бы в ней поместиться. Кандалы позволяли мне лежать или сидеть, прижавшись к прутьям. Мы двигались по Аврелианскому Пути, повозка, сопровождаемая отрядом солдат, направлялась в сторону города из Дальнего Нагорья. Время от времени укусы голода пронзали мой пустой желудок, но мне было все равно.

Клетка в телеге была выставлена на всеобщее обозрение. Смысл этой процессии был в том, чтобы меня видели. Ее видели люди на всем протяжении Аврелианского Пути, от нагорий до Ферришской равнины, а затем в городе, пока мы двигались в сторону Народной площади перед дворцом.

Иксион хотел, чтобы его трофей увидели все.

В первый день чувства Аэлы все еще вспыхивали в моей голове. Она искала меня. Жаждала быть рядом со мной.

Каждый раз, когда она тянулась ко мне, я отталкивала ее.

Норчия. Лети в Норчию. Найди Гриффа сюр Спаркер.

Я толкала ее все сильнее и сильнее, чтобы настоять на своем, ожесточая мое сердце к ее боли и страданиям. Но как я ни старалась заставить ее понять, что сейчас все должно быть именно так, она упорно сопротивлялась, приходя в отчаяние, что в минуту боли, когда мы должны быть рядом и утешать друг друга, я, наоборот, отталкивала ее.

Когда она наконец отстранилась насовсем, я не могла не расплакаться, горюя о своей потере.

Одиночество, которое обрушилось на меня после, было подобно ушату ледяной воды.

Она вернется.

Я попросилась в туалет, и мне дали ведро. Я попросила воды, и мне дали пригоршню талого снега. Я прижалась спиной к решетке, засунув окоченевшие руки в карманы платья Пенелопы, и сосала кусок льда, пока мой язык не онемел. Когда я закрыла глаза, под моими веками вспыхнуло пламя.

Кровь Пэллора на камнях. Фархолл, объятый пламенем. Иксион хохочет.

Ли исчез.

С ним все будет в порядке. Найджел ждал в подвале. Он вытащил Ли.

Я должна была принять это на веру. Когда мы покидали Вечную Весну, последнее, что я видела, – это связанное тело Ли, которое бросили в дверь дома, прежде чем начался пожар.

– Первая Наездница?

Я открыла глаза. Голос говорил не с бассилеанским акцентом, отличавшим Маленьких Бессмертных Фрейды, в нем, скорее, слышался говор горца. Молодой парень в потрепанной рабочей одежде бежал рядом с повозкой, игнорируя взгляды солдат, сопровождавших процессию.

Он просунул руку сквозь прутья, и я увидела, что он держал в ней букет из полевых цветов, вереска и золотистого дрока. Стебли царапали мою ладонь, и я стиснула их онемевшими пальцами.

– Это правда, – спросил он, – что Ли сюр Пэллор мертв?

Дорога извилистая. Мне не нужно крутить головой, чтобы увидеть то, на что он указывал. Столб дыма, поднимавшийся вверх, как черная грозовая туча, к вершинам хребтов позади нас, где лежал Фархолл. Большой дом все еще горел.

Он выбрался. Пожалуйста, пусть ему удалось выбраться.

Но даже если он выбрался, даже если будет цел и невредим, он все равно потерял Пэллора.

Я почувствовала, как слезы непрошено потекли из уголков моих глаз, и парень опускает взгляд.

– Горцы молятся о справедливом суде для тебя, Первая Наездница, – сказал он. – Помни эти цветы и помни Игана, сына Бориса, который всегда к твоим услугам.

Я стиснула букет в ладони, имя эхом отдавалось в моей памяти.

– Борис, – повторила я. – Из Холбина?

Борис и его жена, Хельга, были одними из тех холбинцев, которые смутились, когда я появилась в деревне верхом