– У вас есть юридическое образование?

– В основном академическое. Большая проблема в том, что они не позволили защите участвовать в выборе свидетелей или присяжных.

В этот момент в дверь покоев постучали, и Миранда судорожно вздохнула, едва не подпрыгнув на месте от этого внезапного звука.

– Это, должно быть, врач. – Она просунула мне халат между занавесками. – Пока он будет тебя осматривать, я высушу платье.

Врачом оказался магистр Уэлш, который был придворным лекарем все то время, что я была Стражницей. Его прежде посеребренные сединой волосы стали совсем белыми. При виде него у меня защипало в глазах.

– Здравствуйте, магистр Уэлш.

– Ну, здравствуй, Энни, – ответил он, опуская глаза.

Он бегло осмотрел меня, пока Миранда, стоя у камина, сушила платье. Ее гостиная выглядела так, словно совсем недавно лишилась мебели: на стенах виднелись выцветшие квадраты там, где раньше висели портреты, а единственное кресло, в которое мне велели сесть, располагалось так, будто раньше его окружал полный комплект мебели. Уэлш диагностировал сотрясение мозга, поверхностные ссадины, ушибы ребер и обезвоживание. Ничего такого, что не заживет при надлежащем питании и времени, но мне были запрещены любые обезболивающие. Уэлш сообщил об этом предписании как бы между прочим, хотя и так было понятно, чем вызвана столь бессмысленная жестокость. Я не была обычной пациенткой.

Имя главного виновника этой жестокости не называлось до тех пор, пока я наконец не спросила:

– Где Иксион?

Тихое, успокаивающее бормотание Уэлша тут же утихло. Мой голос показался мне едва слышным. Миранда закрыла глаза. Когда она осмелилась взглянуть на меня, я разглядела на ее лице морщины, которых не было раньше.

– Он объезжает остров. Турне Восхождения. Судебный процесс начнется, когда он вернется. Он надеется осудить тебя до возвращения Фрейды и приурочить твою казнь к тройной коронации. По традиции для проведения ритуала необходимо жертвоприношение.

* * *

Всю следующую неделю меня держали в одиночной камере без окна в той части дворцового острога, где в камерах не было освещения, за исключением света, проникавшего в коридор из караульного помещения. По ночам мне снилась Аэла, и, просыпаясь, я силилась ощутить ее присутствие, но ничего не чувствовала.

Ей больно. Она далеко. Ты почувствуешь ее снова.

Я отгоняла страх, что не смогу почувствовать ее, когда придет время, и возвращалась к размышлениям о том, жив ли Ли.

Каждый день меня на один час отводили на встречу с Хейн, которая принимала меня в своих обшарпанных покоях, где поила чаем, усаживая так близко к пылавшему в камине огню, как только позволяло мое дрожащее от холода тело, пока она помогала выстроить линию защиты. Мне казалось, что все это напоминало о том времени, когда я была Стражницей и готовилась к важному служебному заданию Министерства пропаганды, если, конечно, забыть о том, что я была ужасно голодна, больна и у меня не было ничего, кроме платья мертвой девушки, которое все еще едва заметно попахивало мочой.

Мы работали над моей речью, над тем, что делать с моими руками и лицом. Это напоминало мне о бесчисленных часах унижений на уроках риторики. О том, как мы с Криссой стояли на крыше, репетируя визит для поддержания боевого духа. Тогда я только училась верить в свою способность говорить. Мы тренировали дыхательные приемы, чтобы уметь успокоиться в трудной ситуации, учились тому, куда направить взгляд и когда нужно прерваться, чтобы попить воды. Когда Хейн посоветовала мне больше улыбаться, я не поверила своим ушам.

– Я стою перед судом. Не думаю, что присяжные поймут, если я буду отвечать на вопросы, улыбаясь.

– Ты будешь удивлена, но это не так.

Мы тренировались улыбаться до боли в лице. Мы тренировались улыбаться, пока Хейн оскорбляла меня, задавала все назойливые, провокационные, болезненные вопросы, которые только могла придумать. Этот сценарий не был похож на тот, который мы практиковали с Пауэром, осваивая переливы эмоций. Теперь моя задача заключалась не в том, чтобы почувствовать боль, а в том, чтобы приучить себя к ней.

– Вы делили постель с Лео Грозовым Бичом, когда вас избрали Первой Наездницей?

Этот вопрос, как и большая часть дела, которое готовила Хейн, был основан на принципах подрыва репутации, которым пользовалась Мегара Роупер в своих статьях в Народной газете во время Бункерных бунтов. В своей статье Мегара намекнула, что я пробила себе путь по служебной лестнице через постель со своим бывшим господином – Ли.

– Это их не…

– Ты перестала улыбаться. И это их касается. Еще раз.

Мы снова пробежались по линии допроса. Нет, я не делила с ним постель во время моего повышения. Нет, я ни с кем не делила постель. Я соблюдала свои клятвы Стражницы. Когда я указала Миранде на то, что фактически в клятве не говорилось о физической связи, только о браке и потомстве, Хейн поджала губы:

– Мы не можем ожидать, что присяжных будут волновать такие тонкости. Вы когда-нибудь спали с Лео?

Вопрос застал меня врасплох. На мгновение я вспомнила прикосновения его рук. Тишина, ночь, нежность нашего затаенного дыхания.

А потом я увидела это пламя.

Миранда заметила мое молчание.

– Ответ, – деликатно заметила она, – на этот вопрос, как бы там ни было на самом деле, – нет.

Я вспомнила, как выглядел Ли, когда Пэллор пожертвовал собой ради Аэлы, его дикую, сияющую улыбку, и мне отчаянно хотелось сказать: Они хотят называть меня его шлюхой? Пускай.

– Думаю, они составят мнение о том, чем мы занимались в его поместье, независимо от того, как я отвечу на этот вопрос.

Она ответила, не отрываясь от своих записей:

– Это не значит, что ты должна им помогать.

– Мы женаты. В Харфасте есть документ, подтверждающий это.

Хейн подняла на меня глаза:

– Ради твоей безопасности я бы оставила это между нами. Они обвинят тебя в нарушении клятвы, и это послужит доказательством.

Должно быть, я слишком долго не поднимала глаз, потому что ее голос вдруг смягчился:

– Мне жаль, Антигона.

А затем она снова заставила меня тренироваться. Оставляя в стороне упоминание о том, что произошло в Харфасте. Она улыбалась.

Несмотря на то что Хейн никогда до этого не выигрывала судебных процессов, она, кажется, намерена подготовить защиту, как если бы мы могли победить. Я не осмеливалась признаться ей, что специально хотела быть осужденной, но она уловила мой настрой, посчитав его, однако, пораженческим.

– Тебе нужно лавировать. Неужели ваш профессор риторики ничему тебя не научил? Когда я спрашиваю: «Вы стреляли по мирным жителям», ты не можешь просто отвечать «да».

На мгновение перед моими глазами возник горящий двор Лицея, я услышала крики.