– Почему ты спрашиваешь? Разве не хочешь, чтобы твоя жена выглядела красиво в свою важную ночь?

– Просто прикидываю, насколько я должен быть осторожен, когда сорву его с тебя позже.

Я прильнула к нему, пока он ласкал мою шею.

– Ты всегда точно знаешь, что сказать, чтобы я растаяла. И смокинг – это нечестно. Чересчур, ну правда.

Я с трудом привыкла к тому, насколько красив он был в костюмах, которые носил на рабочих встречах. Но смокинг?

«Сжальтесь надо мной…»

Я провела пальцами по его волосам, восхищаясь моим уверенным, блестящим мужем. Джим Уилан, самый скромный человек в мире. Он получил степень в области речевых патологий и теперь, в возрасте тридцати пяти лет, руководил собственной практикой в Роаноке. Каждый день он помогал детям, таким, как он, снова обрести голос.

Моя любовь к нему выросла до каких-то невозможных размеров. Мой Джимми, который никогда не покидал меня в течение восемнадцати месяцев после возвращения амнезии. Который с тех пор делил со мной все трудности… и каждую невообразимую радость.

– Я так горжусь, что ты мой муж, – заявила я. – Я самая счастливая женщина в мире.

Он слегка растерянно улыбнулся.

– У тебя все нормально? В смысле, я знаю, это много, – сказал он, оглядываясь по сторонам, – но последние несколько дней ты какая-то…

– Взвинченная?

Он сделал вид, что думает.

– Да.

Я рассмеялась.

– Я просто счастлива. Не каждый день девушка получает все, что может.

Он улыбнулся и поцеловал меня.

– Я знаю это чувство.

– Джимми… – Вдох. Выдох. – Я…

– Папа!

Наш двухлетний сын Джек на полной скорости бежал к нам в своем детском костюме. Джим наклонился подхватить его. Я смотрела, как мой муж держит нашего сына – сажает на бедро, обнимает, и мое сердце наполнилось любовью. Счастьем.

– Привет, человечек, – сказал Джимми. – Как ты сбежал?

– С моей помощью, как обычно. Я пыталась удержать его, но он в два счета от нас улизнул, – сказала Рита. Она замедлила шаги, подстраиваясь под Алонзо. Тот шел рядом с ней, опираясь на трость, которую использовал из-за артрита коленей. – Он хотел видеть маму и папу.

– Он настоящее шило, этот Джек, – заметил Алонзо. – Как и его отец.

– В холле толпа, – сообщила Рита. Десять лет добавили несколько морщинок вокруг ее улыбки. – Это так увлекательно, Тея. Похоже на премьеру фильма.

– Ты прекрасно выглядишь, моя дорогая, – сказал Алонзо, целуя меня в щеку. – Твое искусство их потрясет. Хотя некоторые из нас знали это давным-давно.

– Мама, – позвал Джек, потянувшись к прядям моих волос.

– Разве мама не красавица? – спросил Джим.

Джек закивал головой.

– Дааа.

Я взяла его пальчики и поцеловала их по очереди.

– Люблю тебя, малыш.

Снижение фертильности было единственным побочным эффектом «Лапарина», но серьезным. Потребовалось два с половиной года лечения, чтобы получить жизнеспособный эмбрион, который подарил нам Джека Уилана. Точную копию его отца – крепкий, сильный нос, широкий рот и темные волосы. Но его глаза были голубыми, как мои. Рита пророчила, что он вырастет настоящим сердцеедом, но я знала, что с таким отцом, как Джим, сын вырастет честным человеком и будет относиться к женщинам с тем же уважением и вниманием, которые Джим проявлял ко мне с момента нашей первой встречи.

К нам поспешил помощник из музея.

– Миссис Уилан? Они готовы открыться сейчас, и госпожа Такамура хочет познакомить вас с некоторыми людьми.

Эме Такамура была моим агентом. Она сделала целью своей жизни поиск неизвестных художников с уникальной историей и демонстрацию их талантов. Джимми и я отправились в Карнеги-Мелон, чтобы посмотреть на потрясающую стеклянную композицию одного из ее бывших клиентов, молодого человека, который скончался вскоре после создания своего шедевра.

– Ему было что сказать о жизни, – пояснила мне Эме. – Я чувствую то же самое, когда смотрю на твои картины.

И я поняла, что могу доверить ей свои работы.

И вот настала та самая ночь. Я вздохнула.

– Что ж? – спросила я небольшую группу. – Думаю, пора. Поцелуешь маму, Джек?

Джек ткнул свой влажный ротик в мою щеку. Джим наклонился и тоже меня поцеловал.

– Я люблю тебя, – сказала я, задерживая поцелуй.

– Я так тебя люблю, – признался он. – Боже, детка, так сильно. – И улыбнулся. – Меня подстрелили воробьем Купидона.

Я засмеялась и положила руку на сердце. В течение моих восемнадцати месяцев амнезии Джим посмотрел все девять сезонов «Офиса». Четырежды.

– Иди, – сказал он. – Они ждут, чтобы ты их сразила.

Мы с Эме провели экскурсию по выставке для поклонников искусства, критиков, арт-дилеров и прессы. Вокруг нас гуляла публика, а обслуживающий персонал разносил шампанское и закуски.

– Эта первая комната называется «Весна в пустыне», – сказала Эме. – Художник готов расцвести в своем даровании.

Я наклонилась к Эме.

– Расцвести в своем даровании?

– Просто смирись, – пробормотала она в ответ.

В «Весне» были представлены мои работы из художественной школы: пирамиды и сцены в пустыне, Нил и Сфинкс.

Эме привела нас в следующее помещение, называемое «Крик». Рисунки Египта, только теперь из цепочек слов. Мои крики о помощи. Их было немного – только те, которые Джимми и доктор Чен спасли за несколько недель до первой процедуры лечения.

Я услышала испуганное бормотание и приглушенные разговоры, когда группа вытянула шеи, чтобы прочитать крошечные цепочки слов. Я подняла голову и увидела одну.

Захвачен похоронен похоронен рожден порван траур стон одинок одинокий одинокий одинокий одинокий одинокий

Моя кожа покрылась мурашками. В амнезии было так одиноко, но те дни было труднее вспомнить, и они исчезали с каждым мгновением рядом с Джимми и Джеком.

– Далее у нас «Поворотный момент», – сказала Эме.

Здесь была выставлена только одна картина: разрушенный холст Нью-Йорка. Букет небоскребов прорастал из Центрального парка, и черные полосы краски зачеркивали голубое небо.

Я снова вздрогнула и тихо помолилась за всех, кто подвергся нападению, жестокому обращению или издевательствам – мальчиков на игровых площадках или женщин, пойманных в собственных кроватях, – которые чувствовали, что у них не осталось голоса.

Затем настал «Переход». Здесь была картина в стиле Джексона Поллока, которую я нарисовала после первой процедуры. Другой вид крика о помощи. Желание быть свободным, чтобы узнать мир и все его цвета. Не сковывать себя рамками холста.