В госпиталь Хаддада положили под псевдонимом Ахмеда Дукли, 41 года, ростом 168 сантиметров. Он действительно находился в плохом состоянии: отмечались множественные внутренние кровотечения, в том числе из перикарда вокруг сердца, у основания языка, из ноздрей, плевральных мембран и внутри черепа. Много крови содержалось в моче. Была угнетена функция костного мозга, в результате чего отмечалось резкое снижение количества красных кровяных телец в крови. Несмотря на то что Хаддада лечили как важного пациента, его состояние продолжало ухудшаться. Военные врачи, лучшие специалисты в Восточной Германии, сделали все возможные анализы – крови, мочи, костного мозга, рентгеновские исследования. Они были убеждены, что Хаддада отравили либо мышьяком, либо солями какого-то тяжелого металла, возможно таллия. Однако физических свидетельств этого им обнаружить не удалось. По информации, которая поступала в Израиль от агента в Восточной Германии, Хаддад так кричал от боли, что эти крики разносились по всему госпиталю, и врачи вынуждены были давать ему все увеличивающиеся дозы транквилизаторов и наркосодержащих препаратов.

Вадей Хаддад умер в Восточном Берлине в мучительной агонии 29 марта, через десять дней после прибытия в госпиталь[567]. Вскоре после его смерти шеф Штази Эрих Мильке получил полный доклад, включая данные патологоанатомического вскрытия, произведенного профессором Отто Прокопом из Гумбольдтовского университета, одним из виднейших в мире экспертов в области судебной медицины. Профессор писал, что прямой причиной смерти явилось «кровоизлияние в мозг, а также пневмония, развившаяся на фоне панмиелопатии», и что, с учетом симптомов и личности умершего, имеются основания для подозрений о том, что кто-то убил его. Однако в подробнейшем патологоанатомическом заключении Прокоп фактически признает, что не имеет представления о том, что именно убило Хаддада.

Ко времени своей смерти Хаддад полностью контролировал организацию, которая была совершенно отдельной от той, которую возглавлял Жорж Хабаш. Однако Хабаш скорбел об уходе Хаддада и не сомневался, что за его гибелью стоял Израиль.

В «Моссаде», а также в израильском военном истеблишменте радовались результатам операции. Один из самых сильных и эффективных врагов Израиля был нейтрализован. Еще более важным было то, что через пять лет после фиаско в Лиллехаммере «Моссад» вернулся к «целевым» ликвидациям и сделал это таким утонченным способом. Это был, пожалуй, первый пример того, что в лексикон «Моссада» вошел термин «незаметная ликвидация», под которым подразумевалось, что смерть объекта казалась вызванной естественными или случайными причинами.

«Я был очень счастлив, когда услышал, что Хаддад мертв», – сказал Шимшон Ицхаки[568]. Поскольку Израиль никогда не признавал, что это он убил Хаддада, Ицхаки подчеркнул: «Не принимайте мои слова как подтверждение нашего участия в этом деле». При этом он заявил: «Любой, на чьих руках оказывается кровь еврея, обречен на смерть. Кстати, без Хаддада его организация не смогла существовать. Она уже действовала отдельно от Жоржа Хабаша, а потом она разделилась между заместителями Хаддада и продолжала дробиться все дальше и дальше, пока вообще не исчезла».

Уничтожив Хаддада, «Моссад» перешел к следующей цели – Али Хасану Саламе.

Причины, по которым Саламе должен был умереть, вызывали некоторые споры. Израильская разведка была уверена, что он непосредственно планировал и осуществлял массовое убийство на мюнхенских Олимпийских играх, хотя люди, работавшие с Саламе, это категорически отрицают. В любом случае желание ликвидировать его, скорее всего, возросло в связи с тем, что покушение на Саламе в Лиллехаммере обернулось самым унизительным и тяжелым провалом в истории «Моссада». Саламе сам подлил масла в огонь, издеваясь над израильской разведкой за фиаско, которое потерпела норвежская операция. «Когда они убивали Бутики, я был в Европе, – говорил Саламе в интервью ливанской газете “Аль-Сайяд”. – Бутики был всего лишь уборщиком в бассейне. Его лицо и фигура никак не подходили под мое описание»[569]. Саламе утверждал, что «спасся даже не столько благодаря своим умениям, сколько благодаря слабости израильской разведки».

Среди руководителей спецслужб Израиля это интервью распространило управление АМАН, занимающееся анализом открытых источников, – Харари попросил их собрать все, что возможно, о Саламе[570]. «Не беспокойтесь, – сказал он своим людям, когда интервью зачитали на совещании в “Кесарии”. – Его день придет».

Несомненно, Саламе имел отношение к ряду террористических актов, направленных как против Израиля, так и против целей из числа арабов. В двух своих интервью он сам признался в участии в операциях «Черного сентября». Однако в 1978 году этой организации уже не существовало, поэтому Саламе подключился к некоторым внутренним делам в ФАТХ, оставив террор другим. Была ли месть за то, что он совершил в прошлом, достаточной причиной для его преследования?

«Убийство Саламе было первым и наиважнейшим делом с точки зрения закрытия “мюнхенских счетов”, – говорил Яир Равид, который командовал северным сектором подразделения 504 и считался одним из лучших экспертов по террористическим атакам ООП, организуемым с территории Ливана. – По нашему мнению, в конце 1970-х годов он уже не являлся инициатором террористических акций»[571]. Однако другие тогдашние оперативники «Кесарии» настаивали на том, что Саламе по-прежнему представлял собой угрозу в качестве руководителя бригады 17 Организации освобождения Палестины, которая выполняла функции личной охраны Арафата[572]. «Нам следовало помнить о том, что бригада 17 не только охраняла Арафата, но и осуществляла различные террористические операции», – говорил один из ветеранов «Кесарии».

Однако был и еще один, более глубокий мотив.