— Да, мало. Нужно, чтобы вы, во-первых, отнеслись ко мне с доверием, я и пытался приобрести его своим рассказом, а во-вторых, чтобы у вас были знакомые среди социал-демократов. А я знаю, что они у вас есть. Вы были хорошо знакомы с Эттингер, а она активный член партии; вы знакомы с Бердяевым, он хотя и не участвует активно в партийных делах, но по убеждению социал-демократ; вы, вероятно, знакомы с названными сейчас мною лицами и, во всяком случае, имеете знакомства с партийными людьми.

Все это была совершенная правда. И все-таки… Кто был передо мной? Революционер или шпион? Я этого не знал, очень мучился этим вопросом и чувствовал, как должен был мучиться мой собеседник, чувствуя себя жертвою подозрения. И, наконец, решился. Решился довериться ему.

— Хорошо, — сказал я. — Действительно, я знаю одного человека, который, кажется, принадлежит к социал-демократической партии. Я схожу к нему и сообщу о вас, и если он решится довериться вам, то прекрасно; в таком случае мы придем вместе с ним в таком-то часу в Царский сад; вы ждите нас на скамейке у обрыва над Днепром. Если я его не застану дома, то повторю свое посещение, и ждите нас там же завтра в 11 часов утра. Если оба раза мы не придем, то, значит, или я, или он отказываемся помочь вам.

В это время в соседней комнате подали чай. Я пригласил моего собеседника, но он отказался и ушел. Я хорошо понимал его; как мог он принять приглашение человека, не чуждого такого тяжелого подозрения по отношению к нему? И мне было мучительно больно за человека, который с самоотвержением делает дело, которое он считал своим, получая в награду, помимо риска ареста, подозрение в шпионстве. Все это при предположении, что он не шпион. И он должен был уйти бродить по улицам Киева, не зная в нем ни одной души.

В свою очередь и мое положение было не из приятных. Если это шпион, то вряд ли мне удастся избежать ареста и высылки из Киева. А кроме того, ведь если это шпион, то за мной теперь гонятся сыщики и я приведу их в квартиру того лица, к которому шел.

Я шел к Константину Прокофьевичу Василенко, тогда молодому человеку, одному из основателей социал-демократии в Киеве, благополучно уцелевшему от ее вторичного разгрома в 1899 г., — в предыдущем году он сидел довольно долго, но был выпущен; потом сидел еще несколько раз. Впоследствии он был довольно видным киевским журналистом и общественным деятелем, играл заметную роль в революции 1917 г., а при большевиках вместе со своим старшим братом Николаем Прокофьевичем Василенко, занимавшим министерский пост при Скоропадском, был приговорен к смертной казни, но помилован и, кажется, до сих пор (1930 г.) сидит в тюрьме.

Я шел к Василенко, который был одним из очень немногих активных социал-демократов, уцелевших в этот (1899 г.) разгром, и единственным известным мне в качестве такового.

Шел я, разумеется, прибегая к обычным приемам людей, желающих замести свои следы, то есть то ехал на извозчике, то садился в трамвай, то шел пешком, проходя по пустынным улицам. Но делать этого я никогда не умел и в своем неумении был совершенно убежден. Однако делал. Казалось мне, что сыщиков за мной нет. И действительно, последствия доказали, что их не было.

Я рассказал Василенко всю историю. Он отнесся с самым полным доверием к моему посетителю, так как груз, как оказалось, ждали, и мы вместе с ним отправились поздно вечером в Царский сад, где в грустном одиночестве в назначенный час нашли моего посетителя. Он очень обрадовался. Я тотчас же удалился, оставив их вдвоем. Дело кончилось благополучно, и появившийся в обращении новый запас нелегальных брошюр мог доказать Новицкому, что его сети и в этом году были недостаточно хорошо закинуты.

Глава II. Диспут Тарле (осень 1901 г.)

По дороге из‐за границы в Киев я получил в Петербурге в презент от издательницы Ал[ександры] Ар[кадьевны] Давыдовой книгу Тарле о Томасе Море783. Это была его магистерская диссертация.

Перед арестом Тарле задумывал диссертацию на какую-то другую тему. Для нее у него уже были собраны некоторые материалы, сделаны некоторые подготовительные работы, но для нее была нужна еще одна заграничная поездка. Потеряв командировку вследствие ареста, он взялся за другую, более легкую тему и с поразительной быстротой, месяцев за восемь, написал на нее целую, хотя и не объемистую книгу.

Хотя я знал об этой невероятной быстроте работы, но, очень высоко ценя и знания, и работоспособность Тарле, я à priori784, еще не прочитав ее, был уверен в ее крупных достоинствах.

— Ох, — говорил мне Челпанов (киевский профессор философии), — не верю я в эти хваленые способности Тарле. Сомневаюсь я и в его знании латинского языка. Сравните внимательно с подлинником его перевод «Утопии» (к диссертации Тарле был приложен перевод с подлинника «Утопии» Мора. — В. В.); уверен я, что найдете крупные ошибки. Вероятно, и в самой диссертации немало вздора. Нельзя диссертацию написать в 8 месяцев.

— Конечно, Тарле знает латинский язык лучше меня, и не мне ловить его на ошибках перевода. С университетских годов, когда читал Corpus juris civilis785, я не открывал латинской книги, а он в качестве медиевиста постоянно пользовался ими. Но, конечно, я прочту и перевод «Утопии», и текст книги Тарле, так как и то и другое меня интересует, но не с целью выискивать ошибки.

Разговор этот происходил в июне или июле 1901 г., вскоре после моего возвращения в Киев; происходил на лодке. Мы с Челпановым оба, проводя лето обыкновенно в городе, для отдыха от городской духоты катались по Днепру на лодке, по очереди сменяя друг друга на веслах и у руля. Иногда с нами подбиралась какая-нибудь компания — братья Кистяковские (Игорь и Александр) и другие. На этой зыбкой почве мы познакомились с Челпановым в первый год моего поселения в Киеве и оставались добрыми приятелями до моего отъезда оттуда. А в 1901 г. наши совместные прогулки сделались особенно частыми, и вышло так, что диссертация Тарле была очень частым предметом наших разговоров.

Я взялся за книгу Тарле и начал чтение с конца, то есть с приложения. Перед тем «Утопии» Мора ни в подлиннике, ни в каком-либо переводе я никогда не читал. Но я читал, хотя довольно давно, книгу Карла Каутского о Т. Море786, и она имелась в моей библиотеке. Из нее