себя, отмалчивался ли он нарочно, боясь, что если его мнение станет достоянием публики, он утратит свои привилегии, а может просто потому, что он — иной — негр, которому война не интересна.

Но, тем не менее, после обеда, около пяти часов вечера, он вошел в нашу комнату, и когда дверь закрылась и охранники его уже видеть не могли, он вышел в центр комнаты — и тотчас пустился в пляс так, как весьма необычно и замечательно для семидесятилетнего и страдающего ревматизмом мужчины. Мы сразу же окружили его и спросили:

— Генерал (так его прозвали в тюрьме), что это значит?

— Янки взяли Виксберг! Янки взяли Виксберг!

И он танцевал снова и снова.

Как только мы смогли немного успокоить его, он вытащил из кармана газету — краска еще не высохла — которую он украл у одного из тюремщиков. Вот оно! Янки взяли Виксберг, и более 30-ти тысяч мятежников попали в плен.

Хорошие новости, как и плохие, редко приходят без компании. Вскоре после этого мы узнали, что в сообщение о Геттисберге также вкралась небольшая ошибка — это Ли, а не Мид, в панике бежал оттуда, и что, в то время как наши люди взяли в плен 15 или 20 тысяч мятежников, этих 40-ка тысяч пленных янки в глаза никто не видел.

Как возликовали наши сердца от этих радостных новостей! Как внезапно затхлый тюремный воздух стал сладким и чистым, словно ароматное дыхание гор! Смеялись, пели, танцевали — ведь старый негр был совершенно не против хороших партнеров. Кто-то крикнул: «Славься, славься, Аллилуйя!» М-р МакКейб, капеллан из Огайо, чей ясный и звучный голос, которым он скрасил немало самых мрачных наших часов, мгновенно понял намек и начал этот прекрасный гимн миссис Хау, в котором «Славься, славься, Аллилуйя!» поет хор:

«Я увидел, как во славе сам Господь явился нам».

Голос каждого, кто присутствовал в этой комнате, присоединился к нему. Я никогда не видел иных более взволнованных и одухотворенных людей, чем те триста или четыреста заключенных, которые слышали последние завершающие слова гимна:

«Среди благодатных лилий за морем Христос рождён,

Его кровью, Его телом мир вокруг преображён

Освятив нас, Он умер — за Свободу мы умрём»[164].

Тем не менее, несмотря на чтение, беседы и вырезание перстней, колечек для салфеток, заколок и крестиков из выловленных в мисках говяжьих костей, в чем некоторые заключенные достигли невероятных успехов, время тянулось для нас очень медленно. Мы создали дискуссионный клуб, и много времени было потрачено на обсуждение животного магнетизма и других интересных явлений. Иногда мы устраивали шутовские суды, оттачивавшие в нас красноречие и остроумие.

В конце июля начался мания учения. Были учреждены классы греческого, латинского, немецкого, французского, испанского, алгебры, геометрии и риторики. Мы обратились в лавки Ричмонда за учебниками и преподавателями всех наук, поскольку пестрая компания офицеров состояла из уроженцев всех цивилизованных штатов.

30-е июля очень запомнился нам. Заключенные очень волновались, пытаясь решить, какие обеденные группы лучше — большие или маленькие. Для обеспечения трехсот семидесяти пяти офицеров имелись всего кухонные печи. Большинство считало, что лучше всего разделить людей на группы по 20 человек, в то время как другие, предпочитая небольшие группы — от 4-х до 8-ми человек, решили сохранить их в таком виде. Теперь арестанты жили в пяти комнатах и общались между собой.

Общее собрание проходило в нашей комнате, где председательствовал полковник Стрейт. После открытия последовали жаркие дебаты. Партия «больших групп» настаивала на том, что править должно большинство, а меньшинство подчиняться и разделиться на двадцатки. Партия «маленьких групп» ответила:

— Мы ничего не должны — мы — треть числа всех заключенных. Мы настаиваем на нашем праве на одну треть кухни, одну треть топлива и одну из трех кухонных печей. И мы сами вправе решать, по сколько человек мы будем делиться — по два или по сотне.

Я никогда до сих пор не присутствовал ни на каких дебатах — парламентских, политических или религиозных, которые были бы столь же ожесточенными. Собрание приняло резолюцию, утверждающую большие группы. Партия «малых групп» отказалась голосовать за него и заявила, что никогда не подчинится этому решению! Вопрос был улажен тем, что всем разрешалось делать все, что угодно.

Заключенным, которых держали в подземном карцере, часто приходилось выслушивать омерзительные истории. Охранники рассказывали им, что тела умерших, которые за день-два до погребения в соответствии с установленным порядком укладывали в смежной комнате, очень часто съедали крысы.

Из-за отсутствия овощей и разнообразия продуктов питания, цинга стала обычным явлением. Как и многие другие, я тоже пострадал от нее. 13-го августа от нее внезапно скончался майор Моррис из 6-го Пенсильванского кавалерийского. Его собратья по заключению хотели, чтобы его тело забальзамировали. Мятежники присвоили себе принадлежавших майору 100 долларов Соединенных Штатов и категорически отказались оплатить ими эту процедуру. Поэтому узники своими силами собрали 400 долларов Конфедерации. Некоторым офицерам — близким друзьям покойного — разрешили проводить его в последний путь.

В комнату под нами привезли 30 или 40 северян — мирных граждан. Их поселили вместе с дезертирами янки и обращались с ними невероятно жестоко. Их пайки были очень малы, а покупать что-либо им запрещалось. Мы проделали в полу отверстие, и каждый вечер отправляли им через него сухари и кукурузный хлеб. Узнав, что сейчас им будут выдана еда, они толпой стояли под отверстием, запрокинув головы, и даже подпрыгивали, чтобы схватить малейшую крошку, зачастую готовые сражаться за самые маленькие кусочки и тем больше напоминавшие хищных животных, чем людей. Некоторые из них, привыкшие к вкусной домашней кухне, ели арбузную кожуру и даже то съестное, которое им удавалось найти в плевательницах и других, еще более отвратительных местах.

Некоторые планы побега были изобретательны и оригинальны. Они отличались особой дерзостью. Четверо или пять офицеров, беседуя по-французски и будучи одетыми в мундиры Конфедерации, спокойно прошли мимо часовых. Капитан Джон Ф. Портер из Нью-Йорка, переодевшись в штатское платье, вышел из тюрьмы средь бела дня, свободно пройдя мимо всех часовых, которые думали, что это либо священник, либо просто мирный житель Ричмонда. Некоторое время его у себя прятала одна леди. Через негров он попросил у своих товарищей немного денег, и немедленно получил их. Потом с помощью проводника, он преодолел болота и добрался до позиций федеральной армии. И, уже будучи в полной безопасности, он в назначенный день попросил у ждавшей его дома юной леди ее