время мы делили камеру с грабителями, ворами, баунти-джамперами[173] и разного рода мошенниками. Вот как это произошло.

Однажды мы договорились с командовавшим четырьмя солдатами капралом-охранником, что в полночь он выпустит нас. В Ричмонде у нас был друг, но где точно находится его дом, мы не знали. Нас это очень интересовало, и, к счастью, в тот самый день он прислал нам еду. Осмотрев блюдо, я спросил у интеллигентного молодого темнокожего балтиморца, который принес ее:

— Мой друг ждет вас внизу?

— Да сэр.

— Я могу увидеться с ним, хотя бы на минутку?

— Думаю, да, сэр. Пойдем со мной, попробуем.

Молодой человек повел меня по коридорам и вниз по лестнице — мы миновали четырех охранников, которые думали, что он выполняет приказ начальства. Спустившись на первый этаж, я увидел своего друга — он и еще несколько тюремных офицеров стояли у выходной двери. Я махнул ему рукой, и он двинулся ко мне. Мы стали возле небольшой разделявшей нас оградки. Затем, буквально над штыком часового, последовал этот тихий, в основном, шепотом, диалог:

— Думаю, мы сегодня вечером выйдем, мы сможем укрыться в вашем доме?

— Конечно, когда вы придете?

— Мы надеемся, что между полуночью и часом ночи. Где вы живете?

Он назвал мне улицу и номер дома. Тут, офицеры, догадавшись, что происходит, очень грубо и с руганью прервали наш разговор. Они категорично и твердо приказали моему другу выйти. С безмятежным видом он удалился. А негр, с того самого момента, когда мы встретились, очень предусмотрительно исчез, и таким образом избежал сурового наказания.

Офицеры приказали мне вернуться в свою камеру, но когда я уже поднимался наверх, снизу, позади себя, я услышал целый взрыв их негодования. На меня они особенно не злились, вполне признавая тот факт, что находящийся под стражей заключенный имеет право делать все, что он может, напротив, они были возмущены и тем, что правила тюрьмы позволяют заключенному в самой строго охраняемой камере Кэстля, пройти мимо четырех часовых к выходной двери и разговаривать с человеком, не получившим на это никакого разрешения от руководства тюрьмы.

Через десять минут от коменданта пришел мальчик, с сообщением — и на этот раз с совершенно официальным разрешением — что ко мне пришел еще один посетитель. Я спустился вниз, и возле той же решетки, через которую нам разрешали общаться с посторонними, я увидел леди, которая обратилась ко мне по имени. Я не был с ней знаком, но ее глаза сказали мне, что она друг. Рядом стоял офицер, следя за тем, чтобы между нами кроме разговора ничего не было. Некоторое время мы просто болтали, но когда представилась такая возможность, она сказала:

— Я жена вашего друга, который недавно был здесь, он не осмелился вернуться. Мне удалось получить разрешение на встречу. У меня есть записка для вас. Я не могу отдать ее вам немедленно — офицер смотрит, но когда мы будем прощаться, я вложу ее вам в руку.

Вот оно — это теплое и дружеское письмо:

«Мы сделаем для вас все, что только сможем сделать. Мы приютим вас в нашем доме, но если он покажется слишком шумным для вас — тогда — у любого из наших друзей — на ваш выбор. Мы найдем для вас лучшего проводника, который выведет вас из Ричмонда, мы обеспечим вас одеждой и деньгами — всем, что потребуется. Если вы захотите, мы пришлем полдюжины молодых людей, которые около полуночи будут прятаться недалеко от Кэстля, а в нужный момент, накроют одеялами всех охраняющих его главный вход часовых».

В час ночи капрал подошел ко мне и тихо сказал:

— Все готово, на постах стоят мои люди, и мы можем беспрепятственно вывести вас на улицу. Если в дальнейшем вы встретите какой-нибудь патруль, сегодняшний пароль — «Шайло». Я знаю всех вас, и, безусловно, доверяю вам, но некоторые из моих людей — нет, и прежде чем вывести отсюда вас шестерых, они хотят убедиться, что у вас есть обещанные вами деньги. (70 долларов Соединенных Штатов и двое золотых часов).

Это был разумный аргумент, и Балкли тотчас передал капралу свою часть. Но через пару секунд, рассмотрев их под газовым фонарем, он вернулся и сказал:

— Тут какая-то ошибка. Эти банкноты по одному, а не по пять долларов.

Мой друг настаивал, что никакой ошибки нет, и нехотя, нам пришлось согласиться с тем, что охранники просто хотели получить наши деньги, и все. Таким образом, этот план потерпел фиаско.

На следующее утро выяснилось, что капрал был прав. Мой друг просто дал ему не те деньги. Мы надеялись в ближайшее время повторить эту попытку, но для того, чтобы на постах стояли нужные люди, нужно было приложить немало усилий и хитрости. А пока нас по обвинению в попытке сбежать посадили в подвал. Там мы провели 10 дней.

Нашими товарищами по камере были грабители и мошенники — «низкосортное отребье» — бессовестные и беспринципные, живущие лишь по своим понятиям. Они откровенно делились с нами своими рассказами о том, как они много раз нанимались на службу к мятежникам, получали вознаграждение, убегали, снова возвращались, и снова убегали, похищали, а потом продавали негров, крали лошадей, etc. Но они разговаривали с нами с подчеркнутой вежливостью, и, несмотря на то, что их пайки были ужасно малы, они никогда не притязали на нашу сушеную говядину, окорок и другую еду, которые в любую ночь они могли спокойно украсть.

Оспа свирепствовала в основном в холодное время года. С одним из заключенных — иллинойсцем по имени Патмен, произошел замечательный случай. Он был вакцинирован, а через два или три дня его атаковал вариолоид[174]. Только он оправился, как тотчас заболел очень тяжелой формой оспы, а поскольку вакцина, введенная в его руку, все еще действовала, от локтя до плеча рука его болела непрерывно. Спустя несколько недель он вернулся в тюрьму с лицом, покрытым оспинами размером с горох. Иногда, после появления сыпи, заболевшие еще два или три дня оставались в нашей камере. Один из моих сокамерников чуть не умер, но все же пережил эту болезнь.

Нам разрешалось покупать все, что продавалось на ричмондском рынке, а готовить нашу еду — в тюремной кухне, оплачивая услуги старого чернокожего повара. Таких привилегий не было ни кого из других заключенных. Все стоило очень дорого, и по городу бродила популярная шутка, что идя на рынок, люди должны были укладывать деньги в свои плетеные корзины, а все купленное