Не вижу ничего похвального в том, что ты делаешь. Говоришь, ты причиняла людям зло. Не могу представить себе, что могло толкнуть тебя на это. Ты всегда была самой доброй из нас. Эти поиски — не жизнь, скорее способ утратить жизнь. Ты просто-напросто закапываешь себя в землю. Боюсь, когда-нибудь зароешься так глубоко, что уже никогда не выберешься.»

Кончается последний день сентября. Я ужинаю в корейском ресторанчике на восточной стороне порта. Когда выхожу, парень с окрашенными в оранжевый цвет волосами сует мне в руки рекламный листок. Слова от дождя расплылись.

ПРИВЕТ, ВЫ ИЗ ДРУГОЙ СТРАНЫ?

Тогда почему бы не отправиться в

Приятный дворец?

Мы с восторгом сдаем жилье обыкновенным людям.

Близко к Ураве, транспорт и удобства.

Здесь всегда приятно.

1000 иен за ночь (койка в общей комнате).

Кухня. ТВ. Уют. Не будьте Пиратами, будьте

Приятными.

Я еду электричкой на север, к серому пригороду Урава. Приятный дворец — это ржавый корпус судна возле эстакады для скоростных поездов.

Приятного в нем не больше, чем в Сахаре сахара. Там все, что мне по карману, и все, что мне нужно. В комнате еще две постоялицы, новозеландские девушки с белокурыми волосами и рюкзаками. Мел Твентимен — манекенщица в автосалонах, Никола By продает на улицах украшения. Они познакомились накануне, однако разговаривают так, словно знакомы много лет. Общительные, покладистые, приспособленные к жизни. Я наблюдаю за ними.

— Знаешь, что я особенно люблю? — говорит Никола. — Музыкальный фон. — Она чинит свои украшения, нефритовые серьги, купленные по дешевке на материке. Сгибает проволочку зубами. — Жизнь была бы гораздо легче с хорошей фоновой музыкой. Тебе не кажется?

— Еще бы, само собой. — Мел достает транзисторный магнитофон. Это подарок ее работодателя, корейца, который уже воспылал к ней страстью. Он не женат. Она равнодушна к нему. — Что любишь слушать?

— Когда как.

— В хорошие дни?

— В хорошие? «Считание ворон». Грустная вещь, правда?

Никола принимается напевать под ноо. Мел присоединяется к ней. Обе смотрят на меня, я улыбаюсь им. Она года на два-три помоложе меня, но кажется, что разница в возрасте у нас больше. И опять я невольно вспоминаю то, что собиралась забыть, — пьяную Еву в комнате с камнями, пытающуюся дать мне что-то. «Вы на удивление старая». Задаюсь вопросом, так ли это, и могу ли я помолодеть.

Сплю допоздна. Окна комнаты выходят на железнодорожное полотно. Ночью я лежу без сна и прислушиваюсь к проводам. Они начинают шелестеть за несколько минут до прохождения скоростного поезда.

О Мусанокодзи я вспоминаю лишь однажды. Возвращаюсь из прачечной-автомата возле вокзала Уравы, и из узла с чистой одеждой что-то падает. Комок бумаги, из которого чернила вымылись, но все-таки я его узнаю — неразборчивые и ненужные подробности жизни мистера Три Бриллианта.

Теплый осенний ветерок обдувает мне руки. Комок относит в сторону, я останавливаю его носком туфли. Думаю о прикосновениях старика, его пальцах, струйках крови на запястьях, напоминающих прожилки в мраморе. Он сбил меня с курса, и теперь я не могу найти дороги обратно. Даже не уверена, хочу ли этого.

Руки у меня заняты. Перешагиваю через бумажку и иду дальше. Уже поздно, близятся сумерки, на придорожных деревьях умолкли последние цикады. Когда прихожу, Никола угощает меня пивом, и мы пьем, глядя на эстакаду и заходящее за ней солнце. Говорим о ее работе, деньгах, которые она скопила, ее стране, моей стране, ни о чем, ни о чем.

Рекламные листки делают свое дело. Приятный дворец переполнен, в каждой комнате живут по трое. Виз, дающих право работать, ни у кого нет. Всем, кроме меня, они были бы нелишними. Как-то я сажусь на поезд и возвращаюсь в Токийскую бухту, словно оставила там что-то, некую энергию, которую нужно найти. Никуда не иду, кроме Цукидзи, городского рынка, где громадных голубых тунцов быстро замораживают, предварительно отрубив им хвосты, и из пахнущих рыбой амфор поднимается туман, над ними наклоняются покупатели.

Идти мне некуда. Почти весь день сижу одна под кондиционером с въевшейся грязью, разложив на полу записные книжки. Они занимают половину комнаты, потертые, как старый базальт. Когда раскрыты, их схемы и записи как будто составляют некую сложную, завершенную диаграмму, но это ложное впечатление. Им никогда не быть завершенными. Они напоминают мне одного человека в Эфесе, кравшего кубики тысячелетней мозаики. Он выковыривал их из туфа и клал в карманы своих огромных шортов. Его никто не видел за этим занятием, кроме меня, и я его не остановила, о чем теперь жалею. Он делал это не с целью что-то уничтожить, а из желания увезти мозаику домой в карманах. Некая страсть толкала его к невозможному. Кончив возиться с записными книжками, укладываю их обратно и засыпаю. В сновидениях несется по рельсам скоростной поезд.

Под колоннами эстакады обосновался какой-то пьяница. Я каждое утро смотрю из окна спальни, там ли он. Он всегда в немнущемся нейлоновом зеленом костюме, приваливается спиной к колонне или горбатится, словно резная фигура нэцкэ. Почти совершенно лысый, лишь над ушами сохранилось немного волос.

Потом он исчезает. Я просыпаюсь рано, только начинает светать. Новозеландки негромко сопят в спокойном сне. Щека, на которой проходит синяк, побаливает. Встаю и подхожу к окну.

Эстакада необитаема. Меня охватывает некое желание, мягко, словно я пробуждаюсь ото сна: мне хочется узнать, куда ушел этот пьяница. В каком подъезде спит или к какой жизни вернулся. Лицо у него чистое, глаза спокойные. Интересно, кто примет его обратно? Человека в немнущемся костюме, неприметного в толпе пассажиров или покупателей.

Тихо одеваюсь. Я худощавая, во впадинах над ключицей тень. Туфли у меня в сумке. Спускаюсь по лестнице и обуваюсь у дверей дома. Воздух снаружи холодный, свежий. Иду неторопливо, в привычном темпе, искать то, чего, знаю, не смогу найти.

До Токио немало миль. Иду вдоль железнодорожного полотна на юго-восток, через тихие пригороды. Утреннее уличное движение становится все оживленнее. Когда добираюсь до Асакузы, уже полдень. Вхожу в первый же попавшийся универмаг, высотное здание у реки, предоставляю толпе нести меня мимо лакированной мебели, стереомагнитофонов с изображением кобры на крышке, ортопедических матрацев, роскошного шелкового белья, бобовых лепешек, желе в блюдцах из золотой фольги, деревянно-кирпичной пивной «Пиккадилли», рыбной закусочной и кафе-мороженого в одном здании, по открытому портику, где продавцы в палатках торгуют эликсиром из черепашьей крови, чаем из водорослей, кибернетическими игрушками и печатями из кабаньих клыков. Здесь чувствуется какая-то энергия, целенаправленность. Вера, что за деньги можно купить все.

Я давно уже не ходила пешком. Ходьба приносит чувство облегчения, о котором я уже успела забыть. После истории с Мусанокодзи прошло две недели. Покупаю блинчик с красной икрой и ем на ходу. Перехожу на восточный берег Сумиди, к улочкам с деревянными домами, оставляя высотные здания позади. Через какое-то время дорога под ногами становится мягкой.