На кухне все было в порядке. А значит, и во всем остальном тоже, разве нет? Наверное, да. Пока не стряслось что-то еще, все идет превосходно.

А как же иначе?

Доун казалась оживленней и разговорчивей, чем вчера вечером, и в школу укатила в приподнятом настроении. А Дэвид отправился прямиком наверх, в свободную комнату. Содержимое коробок лежало на полу: там, где он все выложил среди ночи. Вообще-то хватит терпеть неудобства от неодушевленных предметов – с этой мыслью писатель раскурочил картонную тару, чтобы заставить себя разобраться со всем этим скарбом прямо сейчас.

Разборка заняла всего лишь полчаса, увенчавшись тем, что почти все барахло Дэвид снес к себе в кабинет. Спрашивается: в чем был кипеш? Почему вся эта процедура так затянулась? Что мешало сделать это раньше?

А кстати: почему он до сих пор не задумался о происхождении тех листов на кухне и об открытой среди ночи двери в дом?

По крайней мере, теперь понятно, что это происшествие он не вообразил и оно ему не приснилось: стопка бумаги лежала там, где он ее оставил после приборки на кухне: на нижней полке столика в передней. Хотя, может, было бы и лучше (во всяком случае, легче) все это именно вообразить, списать на игру фантазии, решить, что это был сон, почти неотличимый от яви – потому что иначе как теперь все это объяснить? Поди разбери! Мучительная раздвоенность выбора тихо бесила.

На дневном свету можно было разглядеть, что листы не первой свежести – суховатые, с желтинкой. Это было более-менее ясно. По крайней мере, видно. Но в целом… ничего не понятно.

Из составленных сейчас в книжный шкаф книг своего детства (шкаф, куда через полгода должны встать авторские экземпляры его собственной книги – мысль, которая сегодня особой гордости не вызывала) Дэвид зачем-то вынул обратно «Электрическое тело пою!» Рэя Брэдбери. В мягкой обложке, основательно потрепанная. Он ее толком и не помнил. Знал, что это его книга и что она стояла у него на полке среди других, но на этом память исчерпывалась.

Он полистал страницы, вдыхая запах старой бумаги. Старая бумага в книгах, старые листы в стопке… Вот и все, что у него есть: старая бумага да второразрядные тексты.

Ближе к концу книги литератор неожиданно заметил какой-то клочок бумаги, свернутый и засунутый меж страницами. Развернул.

Какая-то надпись карандашом – тускленькая, каракулями. Почерк не его: он и в школе так не писал. И не родителей. Выглядит так, словно непослушная рука паралитика мучительно пыталась вывести хотя бы эту единственную строчку.

Дэвид с прищуром в нее вгляделся:

«Зачем я назван Медж?» – было написано на бумажке.

Скомкав этот клочок, писатель швырнул его в мусорную корзину и вышел из дома, намеренно думая о посторонних предметах.

Мысль о том, что что-то не так, кольнула Дэвида сразу, едва он зашел в кофейню. За прилавком копошился Дилан – бестолково, поскольку раньше он с этими обязанностями не управлялся. Вместе с тем от посетителей не было ни улюлюканья, ни громов с молниями на его голову. Дилану было девятнадцать, и был он, по словам Тальи, «сонный, как – бляха-муха – зюзя» – бариста, так сказать, со скамейки запасных, в дело пускаемый, лишь когда болен кто-нибудь из основного состава. Завсегдатаи над ним, как правило, добродушно подтрунивали, в отместку за гарантированную неаккуратность и за то, что кофе он как специально подает так, что о чашку непременно обжигаешься. Но сегодня вся очередь держалась тихо и как-то подавленно.

Приблизившись к прилавку, писатель обнаружил, что Дилан не только копается: у него еще и тряслись руки. Сильвия – хозяйка – тоже была здесь: напряженно разговаривала по телефону у себя в служебном закутке.

– Как дела? – спросил Дэвид, заранее смиряясь, что кофе будет так себе.

– Да жесть! – неожиданно донеслось из уст неопытного баристы. – А ты что, еще не знаешь?

– О чем?

– Талья умерла.

– Ч… что?!

– А вот то, – кривясь лицом, выдавил из себя Дилан. – Нашли пару часов назад.

– Где?

– Там, у речки. Недавно копы приходили, поставили в известность. Сильвия позвонила, вызвала меня, когда Талья не вышла и на звонки не отвечала.

– А она что: упала? Или…

– Да не знаю я! Сказали только, что умерла, – и все.

Дэвид отпрянул от прилавка. Эта весть просто не умещалась в голове. Ведь он здесь, на этом самом месте, еще чуть ли не позавчера стоял и взахлеб рассказывал Талье свои семейные новости: про Доун, про все остальное. Как такое могло…

– О господи…

– Вот и я говорю: хрень несусветная, – согласился Дилан.

На негнущихся ногах литератор вышел вон из кофейни. Лишь на уличном холоде до него дошло, что рот у него открыт, и он поджал губы. Надо позвонить Доун – она знала Уиллокс ближе, потому что родилась и выросла здесь, в Рокбридже, – но что ей сказать? Скоро новость наверняка дойдет до школы, и Доун, возможно, сама позвонит. Но и тогда непонятно, что же ей сказать. Помимо дружбы, он ведь всю последнюю неделю не вылезал из романа этой женщины. Осознание того, что ум, создавший эту историю, ушел навсегда, лишь усугубляло ощущение утраты. Талья унесла с собой целый мир.

– Стой, – послышалось откуда-то сбоку. – Поговорить надо.

Джордж Лофланд. Физиономия красная, несмотря на холод, идет без теплой куртки.

– Насчет…

Тут Джордж вырос у Дэвида перед глазами. От него разило стойким перегаром. Он ткнул писателя пятерней в грудь, отпихивая его назад по тротуару.

– Эй! – вскинулся тот. – В чем…

– В чем проблема? А ты слышал, что сталось с Тальей?

– Дилан сейчас сказал. Но…

– Ее кто-то убил.

Лофланд перестал пихаться и встал, воинственно уперев руки в бедра. На таком близком расстоянии он смотрелся отнюдь не сморчком.

– Что? Как ты можешь вообще такое говорить?! – изумился литератор.

– Я только что из ее дома, – сказал Джордж. – Там сейчас копы. Один из них – сын Бедлоу. Я его еще пацаном знал.

– И это они говорят, что ее убили?

– Нет. Но они не знали ее так, как я. Талья не из тех людей, что наложила бы на себя руки, а даже если бы и решила, то вначале всяко оставила бы инструкцию насчет своих кошек. А еще гору еды для них. Но она этого не сделала. Я их сейчас сам покормил.

– Тогда получается, о самоубийстве речи не идет? Наверное, это была трагическая случайность.

– Случайность, ради которой она разоделась, как на праздник?

Дэвид неуютно сознавал, что этот резкий разговор разносится по всей улице.

– Ты вообще о чем? – переспросил он.

– Тот парень, Бедлоу, рассказал мне, как ее нашли. На дне речушки, со сломанной шеей. И что на Талье было платье, самое нарядное из всего ее шмотья, что нашлось в трейлере. Оно ей уже мало стало. Тебе это о чем-то говорит?