Почему же никто за ним не пришел?

Затягивая на плече ремень, Ури перебирал в уме возможные объяснения странного поведения Карла-Гюнтера. Он вполне мог запросить паспорт и билет у кого-то, кому он не доверял и кого боялся, чтобы этот таинственный кто-то, уверенный, что он сможет перехватить Карла-Рихарда в цюрихском аэропорту, не стал его искать до отлета и дал таким образом Карлу-Гюнтеру возможность ускользнуть от него каким-то другим путем. Этот вариант выглядел весьма убедительно – в него хорошо вписывался выпукло очерченный Инге образ коварного авантюриста, разыгрывающего свою и чужую жизнь, как шахматную партию.

А что, если Карл был вовсе не инициатором событий, а их жертвой? Бывают ведь такие игры, в которых охотник неожиданно превращается в зайчика. Можно, например, предположить, что Карл не решился взять документы из ящика, опасаясь слежки. Ури живо представил себе, как он долго бродил вокруг почты – запивал пивом жареные сосиски вон там, у киоска, а у другого киоска, на углу, покупал газету и с газетой под мышкой шел прицениваться к телевизору в магазине электротоваров на круглой площади, замыкающей бульвар, а потом сидел у приоконного столика в нарядной бонбоньерке-кондитерской на втором этаже дома напротив почты и наблюдал за потоком прохожих на бульваре. Утвердившись в конце концов в своем подозрении, что за зданием почты ведется постоянное наблюдение, он предпочел выскользнуть из кондитерской и уйти без документов. Куда, когда, к кому? – на эти вопросы вряд ли удастся когда-нибудь получить ответ.

Были, впрочем, и другие варианты – да, были, были другие, и даже весьма захватывающие! Никто, может быть, за ним и не следил. Ему просто не удалось добраться до этой стены, заполненной аккуратными гнездышками почтовых ящиков, и вытащить из-за белой дверцы счастливый лотерейный билет, открывающий ему путь в Бейрут, навстречу желанной свободе. И хорошо, и отлично, – ведь если б ему это удалось, то он, пожалуй, еще мог бы столкнуться с Ури на узкой улочке палестинского тренировочного лагеря и выпустить в него очередь из своего «Калашникова». Он еще, чего доброго, и попал бы: такие, как Гюнтер фон Корф, стреляют без промаха! Однако случилось что-то, из-за чего Карл сбился с пути и не попал в Гейдельберг, оставив в темном склепе почтового ящика невостребованный паспорт и невостребованный билет первого класса на самолет из Цюриха в Бейрут.

В голове Ури начала смутно формироваться цепочка событий, которые могли помешать Карлу добраться до заветного билета. В этой цепочке было пока слишком много прорех и запутанных узлов, чтобы Ури решился принимать свои догадки всерьез. Подтверждение или опровержение этих догадок можно было, пожалуй, найти только в Байерхофе. Если, конечно, успеть в архив Управления по Охране Памятников до конца рабочего дня.

Ури глянул на часы и ужаснулся – было уже начало третьего! Бедная Инге там, наверно, сходит с ума, не понимая, куда он укатил на целый день, даже не повидавшись с ней после вчерашних драматических событий. Нужно поскорей позвонить ей и успокоить, однако еще важнее успеть в Байерхоф – вполне возможно, что архив закрывается в три.

«Ничего не поделаешь, – сокрушенно подумал Ури, прибавляя газ и отыскивая глазами среди множества придорожных зеленых щитов тот, который обещал поворот на Байерхоф, – придется позвонить ей позже.»

Я проснулся ни свет, ни заря и помчался к Чертову Пальцу – туда, где я вчера оставил Ганса. Но его не было на том месте, где я ночью его бросил, зато там было полно людей с охотничьими ружьями, местных и городских. Они небось с рассвета ходили взад-вперед по лесу и громко перекрикивались, и поэтому бедный Ганс, конечно, испугался и удрал. Я даже немножко пожалел: может, все-таки, надо было его привязать? Если бы он был привязан, он, наверно, испугался бы еще больше, но зато не мог бы убежать, и я сейчас нашел бы его и увел куда-нибудь подальше от Чертова Пальца.

Мамка права: голова у меня, как дырявая корзина. Ведь я все время знал, что сегодня День Охотника! Но когда я оставлял Ганса среди ночи в лесу, я совсем забыл, что в День Охотника все охотники бродят по лесу в охотничьих ботинках и в охотничьих шляпах. Я почему-то привык думать, что День Охотника – не для того, чтобы бродить по лесу с охотничьим ружьем. А для того, чтобы напялить шляпу и ботинки, с утра закатиться в «Губертус» и там пить пиво и орать песни вместе с другими в таких же шляпах и ботинках.

Я немножко походил вокруг Чертова Пальца, – а вдруг Ганс все-таки спрятался там где-нибудь под кустом? Но каждый охотник в шляпе с пером и с ружьем в руке, которого я встречал, смотрел на меня так, будто я был голый, как тот бывший учитель с голыми девушками из фильма Отто. Так что я в конце концов не выдержал, сел на велосипед и поехал домой. Я ехал очень медленно и все время ждал, что из-за деревьев навстречу мне выбежит Ганс. Но я доехал до моста, а Ганс так ко мне и не выбежал, и тогда мне стало страшно, что кто-нибудь из охотников уже застрелил его из своего вонючего охотничьего ружья – все эти их ружья ужасно воняют порохом.

И я решил пойти в «Губертус», чтобы сразу увидеть, если кто-нибудь принесет туда Ганса. Каждый охотник, которому удалось подстрелить хоть какую-нибудь дичь, обязательно приносит ее в «Губертус», чтобы похвастаться и показать всем остальным, какой он молодец. Я и так собирался пойти сегодня поиграть на автомате – я специально весь месяц копил деньги, чтобы никто не мог меня прогнать. Но только я думал пойти в «Губертус» после того, как пообедаю дома: мне жалко было тратить свои деньги на обед, а я терпеть не могу играть на голодный желудок. Но ради Ганса я готов был даже остаться без обеда, так что я прямо из лесу, не заходя домой, поехал от площади вниз к реке, поставил велосипед недалеко от дверей и поднялся по лесенке в «Губертус».

Там было шумно и дымно. Какие-то совсем незнакомые старики в охотничьих шляпах сдвинули три стола и расселись вокруг, а ружья составили в углу за автоматом для сигарет. Они, наверно, сидели тут давным-давно, потому что все три стола были густо уставлены полными пепельницами и пустыми пивными кружками, – когда в «Губертусе» много народу, Вальтер не велит убирать кружки у тех, кто еще не расплатился, чтобы ему было легче считать, сколько кто ему должен. Пьяные охотники сильно шумели, но я, несмотря на шум, сразу услышал мамкин голос, как только вошел. Саму мамку я видеть не мог – она сидела по другую сторону игрового автомата и рассказывала кому-то свой любимый рассказ про то, как они с тетей Луизой ходят в городе в один дом, где их души общаются через тело. Я столько раз слышал этот рассказ, что мог бы повторить его слово в слово:

«– ...когда мы поем, мы держимся за руки и раскачиваемся все вместе, а еще лучше, если кто-нибудь кладет мне руку на грудь или между колен, тогда он проникает мне прямо в душу, и меня пронзает яркий свет...»

Как только я услышал мамкин голос, мне сразу захотелось удрать, чтобы с ней не встречаться. Я терпеть не могу, когда она заводит разговор про то, как ее пронзает яркий свет, – она почему-то рассказывает про это только мужчинам, которых хочет заманить к нам в дом. А когда те приходят, они видят меня и начинают пятиться к двери, а она им говорит: «Не обращайте на него внимания, он у меня идиот и ничего не понимает».