Всю дорогу я думал, как лучше – спрятать Ганса у себя дома или отвести подальше в лес. Я бы, конечно, хотел взять его к себе, но боялся, что мамка учинит скандал. И я решил завести Ганса в лес подальше от замка и оставить там на несколько дней, пока я не уговорю фрау Инге не резать его. А я ее обязательно уговорю, если даже для этого придется рассказать ей, что его зовут Ганс, – она ведь не сможет его зарезать, когда станет называть его не по номеру, а по имени!

Мы с Гансом и с велосипедом очень долго шли по дороге, так что даже велосипед устал. Сперва мы перешли через мост и прошли мимо красивого щита, на котором, не знаю для кого, написано «Добро пожаловать в Нойбах!» – ведь наша дорога в Нойбахе кончается, и никто чужой мимо нас не ездит. Потом мы свернули на шоссе, ведущее из Нойбаха в город, и тоже шли долго, пока не дошли до тропинки на Чертов Палец. Мы свернули на эту тропинку и прошли еще немножко, хоть мне было страшно и без Ганса я бы ни за что туда не пошел – кто знает, каких ведьм и духов можно там встретить среди ночи?

Сначала я привязал Ганса к дереву, чтобы мне было легко его завтра найти. Но потом я подумал, что будет, если вдруг кто-нибудь злой захочет его обидеть, а он не сможет убежать. Тогда я отвязал Ганса, снял с него ошейник, вскочил на велосипед и помчался обратно на шоссе. Он громко хрюкнул и во всю прыть пустился за мной, но хоть я несколько раз зацепился за ветки и чуть не упал, он не мог угнаться за мной на своих коротеньких ножках и быстро отстал. Я выехал на шоссе и, не останавливаясь, помчался в деревню, чтобы не слышать, как он визжит мне вслед, – ведь я так и не объяснил ему, почему я его бросил в лесу среди ночи. Но хоть я знал, что я его спас, мне все равно хотелось плакать, когда я представлял себе, как он бродит в темноте один-одинешенек.

Перед поворотом на Вормс Ури слегка замедлил скорость, раздумывая, – заехать туда или нет? Заезжать, собственно, было незачем: если очередное письмо от матери даже и пришло, брать его сегодня было необязательно: из почтового ящика оно никуда не денется. На душе у Ури было достаточно скверно и без упреков матери. Он проглотил крошечную каплю слюны, затаившуюся под пересохшим языком, чтобы убедиться, что тугой комок в горле слегка расслабился, – хорошо было бы выпить чашечку кофе и, пожалуй, даже попытаться что-нибудь съесть. Он ускользнул из замка без завтрака, чтобы удрать до того, как Инге проснется, а кроме того, его сильно мутило после ночных подвигов в забойной камере. В принципе он должен был быть доволен собой: ведь шутка ли, он умудрился прикончить трех свинок одну за одной без единого позыва на рвоту! Однако никто не мог бы назвать этот процесс приятным и возвышающим душу.

Ури припарковал фургон возле придорожного кафе и вошел в полутемный, облицованный деревом зал. Бледная сонная официантка поставила перед ним на темное дерево стола белую фаянсовую чашку, белый фаянсовый кувшинчик с кофе и другой, поменьше, со сливками. Ури отхлебнул первый глоток, который горячим толчком ускорил ток его крови, вялый после слишком короткого сна. Откуда-то из-под ложечки навстречу кофе поднималась крутая волна затаившегося там с ночи рвотного спазма, но Ури сумел погасить ее вторым глотком. После третьего глотка он откинулся на спинку стула и, прикрыв глаза, представил себе предстоящий ему сегодня маршрут.

Уезжая из замка, Ури оставил на столе в кухне короткую записку о том, что он сам забил свиней и сам отвезет их туши в ресторан и на колбасную фабрику, а потом поедет сдавать свои вещи в чистку. Он так и написал «свои вещи», – на всякий случай, если кому-нибудь вздумается потом проверять. Вещи он оставил в химчистке в Ландау, выкроив таким образом, время на поездку в Гейдельберг, куда его настойчиво звал неожиданно открывшийся в нем охотничий инстинкт. Он и сам не знал, почему он утаил от Инге случайно найденный им ключик от почтового ящика Карла, но чувствовал, что будет лучше скрыть от нее пока и свою находку, и свою поездку в Гейдельберг. Сейчас, когда вторая чашка кофе окончательно прояснила ему мозги, он сообразил, что напрасно не заехал в Вормс, – письмо от матери помогло бы ему объяснить Инге, где он болтался весь день. И хоть он не мог бы сказать, что он рассчитывал обнаружить в почтовом ящике Карла, смутное предчувствие подсказывало ему, что именно там должен быть ответ на вопрос, куда девался Гюнтер фон Корф. А знать это было необходимо на случай, если кто-нибудь придет искать его по наводке Руперта, – неважно, кто это будет, «они» или полиция.

Выводя фургон со стоянки, Ури глянул на часы – было еще достаточно рано, чтобы успеть смотаться в Гейдельберг, а на обратном пути заехать в Вормс. Погода стояла прекрасная, шоссе, не знающее ограничения скорости, мягко стелилось под колеса. Он только не учел сложного переплетения улиц в Гейдельберге, по которым ему пришлось изрядно попетлять в поисках нужного почтового отделения. Когда он преодолел и это препятствие и, зажимая в кулаке заветный ключик, подошел, наконец, к заполненной белыми дверцами стене, выходящей на устланный ковром опавших листьев бульвар Королевы Луизы, сердце его отчаянно колотилось.

Он отыскал глазами нужный номер, но прежде, чем отпереть дверцу, опасливо оглянулся через плечо, – не следят ли за ним? И хоть Ури тут же обозвал себя трусом, он все же не решился сразу сунуть ключик в ярко чернеющую на белом фоне скважину. А вдруг все же следят?

Сунув руку с ключиком в карман куртки, Ури прошел мимо стены с дверцами и медленно зашагал по центральной аллее бульвара, остро вглядываясь в лица прохожих. Дойдя до угла, он подошел к газетному киоску, купил «Франкфуртер Альгемайне», сунул под мышку и прогулочным шагом двинулся обратно к почте, опять регистрируя на ходу лица встречных. Нет, все были новые – никто не повернул вслед за ним, никто не ждал его возле почтового ящика, никто не сидел на скамейке напротив.

Ури быстрым движением сунул ключик в замочную скважину и повернул, с замиранием сердца ожидая, откроется ящик или нет. Ключик не повернулся – и Ури похолодел – ключик не тот? ящик не тот? город не тот? Он нажал посильней, ключик дрогнул и начал неуверенно поворачиваться в замке. Через бесконечно долгую долю секунды дверца с легким скрежетом отворилась, открывая глазам Ури продолговатое черное гнездо, а в нем толстую тетрадь в красном переплете и продолговатый белый конверт, притаившийся на тетради, как белый голубь на черепичной крыше. Затаив дыхание, Ури крепко зажал край конверта в щепотке пальцев, чуть-чуть опасаясь, что тот и впрямь, словно голубь, выпорхнет из ящика в открывшийся за дверцей простор неба. Конверт легко соскользнул с гладкого пластика тетрадной обложки и лег на ладонь Ури – он был плотный и тяжелый, имени адресата на нем не было, был только номер ящика и название города. Ури поспешно сунул конверт в карман, не разглядывая, вынул тетрадь, запер ящик и, прижимая тетрадь локтем к боку, устремился к фургону, который был припаркован на стоянке за два квартала от почты. Он шел быстро, почти бегом, все время касаясь кончиками пальцев края конверта в кармане, – ему казалось, что конверт при каждом касании обжигает ему пальцы.

Закрыв за собой дверцу фургона, он бросил тетрадь на пассажирское сиденье и торопливо перелистал – она была исписана странными завитками и спиральками и явно не была отправлена в Гейдельберг по почте, а просто оставлена в ящике на хранение, скорее всего, самим Карлом. Решив, что тетрадью он займется позже, Ури вытащил из кармана конверт, осторожно надорвал его и встряхнул, – на колени ему выпал паспорт. Он уронил было конверт и потянулся раскрыть паспорт, но тут из конверта с шелестом вылетела длинненькая, тоненькая сине-желтая книжечка с надписью «Свисс-Эр». Он подхватил ее на лету и отогнул верхний лист: это был билет первого класса на самолет, летящий из Цюриха в Бейрут. Ури открыл паспорт – с первой страницы на него глядел преображенный, темноволосый, с длинными, закрывающими лоб локонами, но все же узнаваемый Гюнтер фон Корф. И паспорт, и билет были выписаны на имя Рихарда Шульца. Билет первого класса особенно поразил Ури – он никогда не встречался с людьми, которые летают первым классом. Впрочем, с людьми, которые летают в Бейрут, он не встречался тоже. Он мельком глянул на дату отлета и присвистнул – четырнадцатое января этого года! А сейчас уже ноябрь! Значит, все это богатство десять месяцев пролежало невостребованным в черном гнезде почтового ящика!