– Как я догадываюсь, ты все еще в гневе.

Интимная утренняя хрипотца в голосе… Больно слышать. Чем скорее он уедет, тем лучше.

– Правильно догадываешься, – безучастно ответила она. Должно быть, опустошенность и боль в груди и есть гнев.

Повисла пауза. Затем снова раздался шорох – Тристан тоже сел на постели.

– Не хочешь на меня смотреть?

Люси обернулась через плечо и поморщилась – при виде его взъерошенных волос и голых плеч словно сорвало корку с незатянувшейся раны.

– Смешно, правда? Ты сказал, что тебе не стоит верить, а я поверила. Я просила тебя быть честным, а ты мне лгал. Мы оба нарушили правила.

Он посмотрел на нее сурово:

– Нет. Ничего смешного.

Люси отвернулась. Во всяком случае, он не попытался отрицать, что был нечестен, и не выдавал ложь за соблюдение конфиденциальности. Лживость, конфиденциальность, уважительные и неуважительные причины… Какая разница, ведь она ничего не подозревала. Она лежала с ним в постели, смотрела в глаза, когда он входил в нее, и ничего не подозревала. В искусстве хранения тайн ему нет равных. Он мог бы скрыть от нее что угодно. Однако тайное всегда становится явным, а затем выбивает почву из-под ног.

– Да. Ничего смешного.

Люси закрыла лицо руками и надавила ладонями на веки. Сегодня в «Рэндольфе» праздничный обед с членами Инвестиционного консорциума. Нужно собраться и выглядеть на все сто. Хотя вряд ли получится. Она чувствовала себя как выжатый лимон.

– Я буду тебе очень обязана, если ты сейчас удалишься.

Люси отвернулась, пока он вставал и одевался, – не хотела видеть в последний раз, как он это делает. Тристан безропотно позволил ей проводить себя в кухню, не пытаясь уговорить, поскольку чувствовал свою вину.

Он обернулся в нескольких шагах от двери:

– Я хочу встретиться с тобой вечером.

Люси мотнула головой:

– А я не хочу.

Он упер руки в бока, словно стараясь удержаться и не коснуться ее.

– Из-за того, что я обманул твое доверие? – Он казался спокойным, и только тело выдавало напряжение.

Из-за всего.

Люси лишь кивнула в ответ.

Безжалостная волна вздымалась между ними; оба беспомощно смотрели, как она неудержимо разрушает все, что они успели создать.

Его веки опустились, и янтарный блеск исчез.

– Я найду графиню. А потом заслужу твое прощение.

Кухонная дверь захлопнулась; звук донесся до Люси словно издалека. Несколько секунд спустя голова и плечи Тристана на миг затмили оконный проем. Он удалялся, глядя только вперед.

Люси прислонилась к стене и медленно сползла на пол. Плитка холодила ноги.

Проблема не в том, что она его не простила, – потому что уже простила. Она была на волосок от того, чтобы открыть дверной засов и кинуться за ним следом. Броситься в его объятия, прижаться лицом к груди. Вдыхать его запах и просить остаться; забыть все, что случилось, и смириться со всем, чему еще предстоит случиться.

Она была на волосок от того, чтобы стать его творением. Чтобы стать женщиной, которая оправдает мужа, когда он не придет вечером домой, которая будет прощать ложь, которая будет лгать себе самой только ради того, чтобы продолжать вращаться вокруг столь ненадежного существа, как мужчина. Она была на волосок от всего этого – хотя Тристан и не предоставлял ей ни пищу, ни крышу над головой, ни свое имя.

У нее был выбор, и она его сделала. И вот теперь сидит на полу в кухне.

В носу защипало, горячая капля скатилась по щеке. Как унизительно узнавать подобные секреты – да еще и от Сесиль! Мы помолвлены. Люси не ожидала такой боли – как будто полоснули бритвой, замаскированной под лесть.

А ведь она была так настойчива в своем решении никогда не связывать жизнь с мужчиной. Так убеждена, что нежные чувства и семейный уют – не для нее. С этой уверенностью было проще жить и не воспринимать одиночество как жертвоприношение на алтарь работы.

Рыдания стали неудержимыми, к ним добавилась икота. В тишине дома они звучали глупо, однако остановить их Люси не могла. Как она обманывалась!

Просто раньше ей не попадался никто, кто смог бы ее соблазнить. Но она вложила свое сердце в беспечные руки Тристана, и потому оно сейчас так болит, разрывается и кровоточит. Надо было запрятать надежду глубже, чем злобу, которую ежедневно слышала от всего мира, – ведь она заслужила всего лишь того, чтобы с ней обращались как с очередной любовницей.

Какое-то черное пятно приблизилось и вспрыгнуло на колени – Боудикка, тяжелая, успокаивающе мягкая.

Люси прижала к себе маленький пушистый ком.

– Не волнуйся. Через минуту я встану. Я всегда встаю, ты же знаешь. Просто сейчас мне очень плохо.

Черная лапа опустилась на грудь – в то место, где было больнее всего.

Тристан шел к себе на Лоджик-лейн, ничего не видя и не слыша. Его опустошило эмоциональное побоище, только что отгремевшее на Норэм-гарденс и продолжавшее бушевать в груди. Он чувствовал физическое отвращение к себе, и от того каждый нерв и каждый мускул были натянуты. Нежные чувства и извращенные привычки, очевидно, оказались плохими союзниками. Однако Тристан всю жизнь провел в распутстве и всего лишь месяц любил женщину, вот потому и совершил ошибку. Старые привычки… Нужно как-то все исправить и вновь завоевать расположение Люси. Потому что, черт побери, сегодня он ее потерял.

Тристан добрался до Лоджик-лейн и стукнул кулаком по двери.

Спустя секунду раздались шаги. Странно, это не Ави; у слуги походка легкая.

Тело зазвенело от тревоги. И тут дверь открылась.

Тристан остолбенел.

Он стоял лицом к лицу с графом Уиклиффом.

Граф был среднего роста и телосложения, и ему приходилось запрокидывать голову, чтобы смотреть Тристану в лицо. Серые глаза злобно щурились.

Однако по силе гнева ему было далеко до Тристана. Человек, выгнавший из дома собственную дочь, теперь стоял у него в прихожей, причем явившись незваным и не уведомив о визите заранее.

– Доброе утро, Уиклифф, – с растяжкой произнес Тристан. – Какая нежданная честь.

Ключевое слово здесь – «нежданная». По какой бы причине граф ни явился, визит без предупреждения ничего хорошего не сулил.

– Почему бы нам не пройти в дом? – предложил Уиклифф.

В прихожей теснились несколько человек: у незажженного камина с оскорбленным видом топтался Ави, сжимая губы в струнку; на безопасном расстоянии от него стояли мужчина в очках – судя по важному выражению лица, адвокат – и слуга Уиклиффа, парень лет двадцати. Слуга держал в руках бордовый пиджак Тристана. Ах да, вчера он позабыл его на ярмарке.