– Этого, брат, я тебе не скажу, – ответил Ричард, как и прежде, сухим тоном. – Они волнуются за тебя, хочешь ты этого или не хочешь.

В это самое мгновение Глостер внезапно понял, что Эдуард больше не способен заставить его говорить. Соединявшая их старая дружба уже отмерла, а новая еще не определила свой облик. Ему показалось, что понимание этого на какое-то мгновение отразилось и на лице Эдуарда, но тут же исчезло.

– Я упал, потому что мне не удается сохранять равновесие – вот и всё, – сказал король. – И я ничего не могу с этим поделать.

– И ты не можешь ни обо что опереться? – спросил его брат.

Эдуард с неудовольствие признался:

– Не могу. Я начал падать еще до того, как сообразил, что падаю. Теперь я весь в синяках, и если б мог протянуть руку, то, поверь, сделал бы это.

– И ты больше не пьешь? Доктора говорят, что твоя жажда не поможет выздороветь, потому что обостряет подагру и воспламеняет печень.

– O, я был хорошим мальчиком, можешь не беспокоиться! – с раздражением проворчал Эдуард, немедленно пожалев об этом. Уже три месяца Ричард навещал его почти каждый день. Даже собственная жена и дети не так часто посещали его – впрочем, они подчас раздражали больного, и он рычал на них, что, возможно, играло свою роль в том, что их визиты стали более редкими.

Они с Ричардом были знакомы еще до того, как он стал королем, до того, как женился, до того, как на свет Божий появился выводок его детей. Эдуарду подчас казалось, что один только Глостер способен смотреть на него и видеть его таким, каков он есть. И это не всегда было приятно.

– Ричард, я поставил собственную печать на несколько новых законов и отослал их в парламент, – сказал монарх. – Там, в папке, отложены копии для тебя. На тот случай, если я умру.

Его брат фыркнул:

– Сколько там тебе лет? Сорок? Люди и постарше оправлялись после апоплексического удара, братец. Другое дело, что ты позволил себе разжиреть…

– Самую малость… – признал собственную вину Эдуард.

– И, кроме того, ты, как воду, хлестал этот мерзкий арманьяк. По бутылке в день? Или по паре?

– Бренди для меня – что материнское молоко, – сознался король. – Я не мог отказать себе в этом удовольствии.

Ричард усмехнулся детской обиде, прозвучавшей в его голосе.

– Эдуард, ты отвоевал корону, когда мне было еще восемь лет. Я отправился вместе с тобой в изгнание, и у нас не было ни гроша за душой. Я сражался рядом с тобой, я видел твою победу над всеми нашими врагами. Я верил тебе и по-прежнему верю. – Он заметил, что король готов прервать его, и, присаживаясь на край постели, остановил его движением руки. – Ты всегда был мне старшим братом и вторым отцом… Я всегда нахожусь на твоей стороне. Помилуй Бог, ты не можешь не знать этого! Я отправился по твоему приказу в Шотландию, в эту безумную авантюру, разве не так? Ты сказал: «Ричард, ступай на север! Посади на трон моего друга Олбани, и мы завоюем Шотландию!» И я выполнил твой приказ, понимая, что это безумие. – Глостер усмехнулся, и в его глазах замерцал огонек. – Видит Бог, я сделаю все, что ты попросишь, Эдуард, ибо просить – твое право. Ты меня понял? Но я не буду говорить о твоей смерти, не буду – и всё.

Протянув левую руку, больной неловким движением пожал пальцы своего брата. Этот жест напомнил обоим о том, как ослабел король, и заговорил он, не глядя на Ричарда:

– Однако кое о чем я должен сказать тебе. Так что послушай. Этими документами я назначаю тебя лордом-протектором. Когда-то, много лет назад, титул этот был возложен на нашего отца – после того как Генрих впервые заболел. Он предоставляет тебе все права, нужные для того, чтобы стать над желаниями всех прочих. Он делает тебя королем во всем, кроме имени, – и он потребуется тебе для того, чтобы охранить моего сына Эдуарда. – Движением руки монарх пресек возражения. – Если я умру, ты назначишь себя регентом до достижения им возраста, когда он сможет править самостоятельно. Я… я хочу надеяться на то, что ты будешь добр к нему. Ему не довелось испытать тех страданий, которые выпали на нашу с тобой долю, брат. Возможно, поэтому он такой мягкий. Я отослал его к лорду Риверсу, чтобы тот сделал из него мужчину, однако из этого ничего хорошего не вышло.

– Ты говоришь ужасные вещи, но ладно, – сказал Ричард. – Если случится худшее, я стану наставником твоего сына. Даю тебе в этом слово… Доволен? А теперь, вижу, твоя рука дрожит. Может, поспишь – как насчет этого? Наверное, мне пора уходить, за дверью ждет твоя жена…

Повернув голову щекой к подушке, Эдуард повел левой рукой.

– Она приходит ко мне всякий раз, когда ей что-то от меня нужно… какой-нибудь пустяк… должность, титул или клочок земли, владение которым после долгих споров принесет счастье кому-нибудь из ее родни. Подчас мне кажется… впрочем, не важно. Я устал, Ричард. Но спасибо тебе за то, что ты приходишь ко мне каждый день. Если б не ты, мне пришлось бы разговаривать с одними бабами. Они утомляют меня своей болтовней. А ты знаешь, когда надо молчать…

– И когда пора уходить, – пробормотал герцог Глостер. Заметив, что глаза его брата закрываются, он неторопливо поднялся. Быть может, надо сказать жене Эдуарда, чтобы подождала до утра? Впрочем, она упряма и не любит отказов – и всегда была такой.

Ричард отбыл из дворца в прекрасном настроении и сразу отправился почивать в собственные покои в замке Бейнард на берегу Темзы. Утром, на самом рассвете, его разбудила жена, Анна Невилл. Он посмотрел на нее сонными глазами, а она наклонилась, взяла его за руку и сказала:

– Мне очень жаль, Ричард. Твой брат умер.

Холодный ветер, заледеневшие капли барабанят по броне… В руках всадников не было знамен, этой непременной принадлежности поля боя. Среди дюжины людей, сопровождавших графа Риверса и его подопечного, трое носили ливреи графа, а остальные девятеро выехали вместе с принцем Эдуардом из Лондона.

Принцу исполнилось всего двенадцать лет, однако мальчик рос высоким и стройным – тростинка среди окружавших его дубов. Весть о кончине его отца пришла к ним только вчера, и это было заметно по выражениям лиц всех путников. Никто не ожидал, что рухнет это могучее древо. И, как старший сын и наследник, Эдуард уже стал королем. По прошествии времени совершатся условности, и окружающие его люди возвысятся в статусе, но пока ничто еще не переменилось, и юный король торопился в Лондон. Там он предстанет перед архиепископом Кентерберийским и своими лордами, и его коронуют.

Эдуард проплакал всю предыдущую ночь – до тех пор, пока граф Энтони Риверс не отвел его в сторону и не отчитал. Отец его еще не был погребен в земле, тень его носилась над ними, и грозный король, безусловно, не хотел видеть своего наследника пускающим нюни. Утешая мальчика, сам Риверс находился не в лучшем состоянии, но выволочка произвела эффект. Эдуард утер слезы, и лицо его словно окаменело, дабы не посрамить память отца.