власти правителю, который там был наследником не избранным, а преемственным шляхта имела меньше значения, большие княжеские семьи преобладали в администрации и совете.

Ягеллоны чувствовали там себя аж до последнего более свободными панами, чем в Польше. Литва также выглядела, жила, говорила, заседала иначе. Европейская образованность чувствовалась только в больших семьях. В шляхтиче виден было недавно украшенный драгоценностями боярас.

Литовскую шляхту отличали как мелкопоместный цвет одежды отличал, так и простота обычаев. Два народа соединялись браками, связывались различными отношениями, но их обособленность была ещё очень разительной. Особенно её защищали магнаты, хотя своим значением и превалирущим голосом были обязанны заимствованным из Польши законам и обычаям. Для молодого короля это время путешествия в Литву была решающей в его жизни минутой. Впервые он чувствовал, что освободился из-под нежной, заботливой, но тяжёлой материнской опеки.

Теперь он мог быть собой и осуществить те мечты, которые родила более зрелая молодость. Воспитанник таких людей, как Лисманин, и итальянцев, которые его окружали, Сигизмунд Август умственно стоял на вершине всех задач века.

Он видел, что в Польше и Литве нужно много чего сделать, исправить, поднять. Темперамент и характер, смягчённые женским воспитанием, не делали его способным на борьбу, на завоевание прав, утраченных предшественниками, но в рамках своей власти он имел широкое поле деятельности.

Несмотря на привязанность к матери, которая в то же время была пронизана некоторым страхом, усталостью и привычкой к спокойствию, Сигизмунд Август ясно видел, какой беспорядок, безнравственность, сколько зла породили подкуп, фавориты, Гамрат и Кмита.

После стольких лет беспорядка он обещал себе в Польше и Литве прекрасное новое возрождение.

Самые благородные, самые юные стремления были в его сердце, он мечтал сделать много хорошего. Правда, он был мягким, немного ленивым, избалованным, заранее изношенным молодостью, на распущенность которой мать смотрела сквозь пальцы, но ему самому усталость казалась следствием того, что его никогда не призывали к действию.

Покидая Краков, Сигизмунд Август видел перед собой самое прекрасное будущее, на которое уже теперь мог работать. Отец всегда сурово с ним обходился, чувствуя, что мать его испортила, а, не имея смелости это исправить, освобождение от него давало ему свободу. Но в то же время он, должно быть, хотел освободиться от материнских уз, на первый взгляд не таких тяжёлых, а в действительности гораздо более грозных. Он не мог не видеть того, что она давала ему деньги, любовниц, чтобы самой вместе с фаворитами на его месте править страной.

О ценности таких людей, как всесильный Гамрат, как гордый и жадный Кмита, в сравнении их с Мациёвским и гетманом Тарновским, Сигизмунд Август судил здраво, хоть внешне этого не показывал. Мать стояла на стороне, к которой уважения не имел никто, даже, может, она сама.

Два противоположных лагеря – матери и отца – вели друг с другом борьбу, в которую он вовсе не вмешивался, но первый из них был сильнее.

Брак с Елизаветой, дело отца, который полюбил в ней свою братскую кровь, нашёл Августа равнодушным. Мать, чтобы подстраховаться, дала ему Дземму, любовь и страсть к которой предвидела, рассчитала заранее.

Девушка была красивая, невинная, влюблённая, а Август находил в ней новую прелесть и любовь эта, казалось, надолго обезопасит от всякой другой. Через Дземму Бона хотела им управлять.

До сих пор всё для старой королевы, которая больному Сигизмунду внушала что хотела, складывалось удачно. Марсупин нарушал её планы. Поэтому она горела такой ненавистью к нему, не догадываясь, что вскоре в самом характере сына найдёт опаснейшего врага. Больше всего пылкий молодой король привык к легкомысленной перемене, ни одна женщина долго удержать его не могла. Дземма сильной привязанностью вскоре начала его обременять.

Поначалу он смотрел на Елизавету равнодушно, позже – с жалостью. Эта бедная изгнанница, одинокая, к которой он должен был показать холод и почти презрение, пробудила в нём сочувствие. Она была молода и красива, а мягким характером так отличалась от Дземмы, что один контраст с ней делал её привлекательной. Женоподобный Август имел мягкое сердце, новое всегда было для него привлекательным.

В течение нескольких месяцев отталкиваемый Боной от жены, Сигизмунд тайно к ней привязался. Впрочем, желая высвободиться из уз матери, у него не было лучшего способа, менее жестокого, более эффективного, чем эта привязанность к жене.

Но пока они были в Кракове, он должен был придумать равнодушие, боясь подвергать жену преследованию, размеры и значение которого хорошо знал. Он знал, что мать не отступит перед самыми крайними средствами. Можно было даже опасаться за жизнь Елизаветы.

Поэтому он разыгрывал хладнокровие и отвращение, хотя во время отъезда мысль соединиться с женой уже его занимала. Он рассчитывал на отца, а потом на отдаление, потому что в Вильне Бона, вынужденная присматривать за больным мужем, активной быть не могла.

Отправляя в дорогу, мать, которая временно его получила, наказала каждый день писать ей, письма к жене были запрещены, Бона хотела её кормить своими.

Молодому королю было на руку расстаться с итальянкой, к которой в конечном счёте был привязан только чувствами и привычкой. Её упрёки, требования, ревность его уже очень утомляли. Мать при отъезде шепнула ему, что найдет способ отправить за ним итальянку, но это дело не казалось лёгким. Бона была выставлена на клевету, вблизи видели то, что она делала; на Дземму тоже обратили глаза – Август не ожидал её скоро.

В дороге он почувствовал себя удивительно свободным и весёлым. Весь мир ему улыбался. Хотя о путешествии, сначала запланированном в Мазовию, в Литве не было объявлено, как только разошлась о нём весть, литвины, находящиеся в Кракове, сразу же дали знать в Вильно. Там она пробудила радость и надежды. Кто только мог, спешил и выбирался навстречу молодому королю, чтобы раздобыть место при нём, заслужить милость и обеспечить положение на будущее.

Август ехал медленно, потому что должен был обогнуть зачумлённые места; поэтому гонцы, скакавшие в Литву, опередили его, и паны Радзивиллы, Ходкевичи, Виршиловы, Кишковы, Прунский, кто мог, поскакали на границы приветствовать молодого государя.

Всем им он показался очень серьёзным, не по возрасту умным, умеренным и полным величия. Его находили только немного замкнутым в себе и гордым. Приезд в Вильно, хоть уже с многочисленной группой панов, которые присоединились по дороге, не имел никакого торжественного характера. Это не был въезд в великое княжество, потому что Сигимунд Август ещё не имел права приступить к правлению.

Нижний замок, хотя наскоро частично приготовленный Виршилой для приёма короля, после последнего пожара представлял унылую руину.

В