В своих проповедях монахиням она редко говорила о канонах веры, но больше старалась внушить им чувство морального долга, особенно необходимого в том обществе, к которому она сама некогда принадлежала, гармонию и ясность ума, доброту, милосердие и искреннюю преданность избранному делу. Когда она беседовала на религиозные темы, ее беседы были неизменно увлекательны и полны прекрасного, что так трогало сердца ее восхищенных слушательниц, очищало и успокаивало их, приобщало к чему-то высокому и важному.

Обитель представляла собой одну большую семью, а не случайное сборище чужих друг другу людей. Это особенно проявлялось во время лекций игуменьи или на вечерних мессах.

В своих подопечных игуменья поощряла добрые начинания, и многие из сестер преуспели в музыке и хоровом пении. Это всегда привлекало в праздничные дни толпы прихожан в монастырскую церковь.

Монастырь был достаточно богат, владея ольховой плантацией, виноградником, полем, где выращивались зерновые, ореховыми, миндальными, апельсиновыми и лимонными рощами. В монастырском саду на склоне холма, спускавшегося к заливу, произрастало все, что позволял благодатный климат этой страны. С этого холма видны были широкие дали: на юге — остров Капри, где залив открывался в море, на западе — остров Искья с белоснежной вершиной Эпомео, а рядом — Прозида со своими многоцветными утесами, далее к северу — далекие берега Байи, залив Поццуоли, города и села между Казертой и Неаполем.

Ближе был виден родной Неаполь, каменистые вершины Позолиппо, сады и рощи, крепость Сан-Элмо, великолепный монастырь Шартре, набережная, мол и гавань.

Здесь любила Эллена проводить долгие часы, глядя на видневшуюся среди зелени крышу родной виллы и вспоминая Винченцо. Она могла здесь предаться своей печали, которую старалась скрывать от посторонних глаз. Иногда она пробовала читать или брала с собой карандаш и делала зарисовки. Но часто она просто думала о Винченцо. Шли дни, а от Скедони не поступило ни весточки. Когда Эллена вспоминала свою встречу с монахом, внезапное его признание, что он ее отец, — все это казалось ей чем-то нереальным, не имеющим отношения к ее истинной жизни. Иногда воспоминания о Скедони наводили на нее страх. Первое чувство, которое он вызвал в ней, было далеко от дочерней привязанности, и ей казалось, что она никогда не сможет любить и уважать его, как отца, хотя и многим ему теперь обязана.

Погруженная в свои мысли и воспоминания, она подолгу засиживалась в тени акаций, пока наконец солнце не скрывалось за утесом Мидено и звонил колокол к вечерне.

Среди монахинь многие были ей близки, но ни одна из них не смогла занять в ее сердце место сестры Оливии из Сан-Стефано. Воспоминания о ней всегда сопровождались чувством тревоги и вины, что она могла жестоко пострадать за свое сочувствие и помощь Эллене. Как хорошо и справедливо было бы видеть Оливию в счастливом и добром содружестве сестер в монастыре Санта-Мария-дель-Пианто, вместо того чтобы знать, что она испытывает на себе гнет недоброй и коварной аббатисы Сан-Стефано.

Эллене монастырь Санта-Мария казался надежным и, возможно, последним убежищем. Она не могла не думать о том, что сулит ей брак с Винченцо, какие опасности и невзгоды ее ждут, даже если Скедони удастся все уладить. Зная теперь характер маркизы, она не могла не впадать временами в отчаяние. Теперь Эллене были известны все ее недобрые замыслы в отношении ее, чудовищность которых не могло умалить милосердие, проявленное к ней Скедони. Во всяком случае, непреклонная враждебность и мстительная злоба маркизы по отношению к ней были теперь для нее очевидны.

И все же не это было самым мучительным для Эллены. Она не могла смириться с мыслью, что эта женщина была матерью Винченцо. Чтобы как-то снять тяжесть этого сознания, она старалась вспомнить все попытки Скедони обойти или сгладить вину маркизы за последние испытания, выпавшие на долю Эллены. Как бы ни огорчило бедную девушку все, что она узнала о матери Винченцо, трудно даже представить, что бы с ней было, узнай она истинный характер Скедони и его поступки. Что смогла бы она ответить, узнав, что он был прямым соучастником маркизы? Слава Господу, она этого не знала, как не знала, что он повинен в страданиях Винченцо. Знай она это, не захотелось ли бы ей навсегда остаться в монастыре в обществе святых сестер? Даже сейчас она не раз ловила себя на мысли, что обстоятельства могут заставить ее принять такое решение. Иногда она находила в этом утешение в минуты особого отчаяния. Если уход в монастырь останется ее последним выбором, она сделает этот выбор сама. Мать настоятельница ни словом, ни взглядом никогда не пыталась побудить ее к этому, не делали этого и сестры монахини.

Узрел фантазии пугливый взгляд

Причудливые формы привидений

Коричневато-серого оттенка.

Их жесты странны и ужасен вид.

У. Мейсон. Карактакус

А пока происходили все эти события, Винченцо ди Вивальди и его верный слуга Паоло продолжали томиться в казематах священной инквизиции. Суд допрашивал их порознь. От Паоло так и не удалось получить каких-либо нужных показаний. Он продолжал твердить, что его господин ни в чем не виновен, а о себе мог только сказать, что вся его вина состоит в том, что он не захотел разлучаться со своим хозяином. Забыв об осторожности, он продолжал громко обличать тех, кто арестовал его, и требовал позволить ему быть вместе с его господином.

— Клянусь вам, ваше преосвященство, — горячо убеждал он главного судью, — я менее всего хотел бы попасть сюда по любой другой причине, кроме той, что я уже назвал: быть рядом с моим горячо любимым синьором Винченцо. Спросите у охраны, они отлично знают, что я сам напросился. Если они знали, что меня ждет, почему не предупредили? Это последнее место, где бы я хотел очутиться.

Судьи не препятствовали Паоло шумно выражать свое негодование, надеясь, что в азарте юноша каким-нибудь неосторожным словом выдаст своего хозяина. Они, однако, ошибались, ибо простодушный и искренний Паоло был тем не менее неглуп, а главное — был предан своему хозяину. Он прекрасно понимал, какую с ним вели игру. Когда же он понял, что ему поверили и тем не менее не собирались позволить видеться с Винченцо, его возмущению не было предела, и он, не стесняясь, дал выход своему гневу.

С большим трудом удалось охране снова водворить его в камеру. А судей его праведный гнев поверг в немалое замешательство.

Очередной допрос Винченцо длился дольше обычного. В зале суда присутствовало на сей раз больше инквизиторов, и вопросы их были многочисленны, однако Винченцо заметил, что все они словно договорились не упоминать причину его ареста. Винченцо понял, что она остается прежней, а именно той, которую сообщил ему священник-бенедиктинец в церкви: похищение монахини из монастыря. Отвечал он как прежде, но чувствовал себя более уверенным. Сознание своей невиновности помогало ему сохранять мужество и достоинство. В отчаяние его повергали лишь опасения за Эллену, на долю которой могли выпасть столь же тяжкие испытания в застенках инквизиции. В такие минуты выдержка могла изменить ему.