— Мать вашу! — взрывается Билли. Он вскакивает с места. — Ведь все, что позволил себе Джек Уэйд, — это делать свое дело. Скажу вам больше того: в этом несчастном деле Тедди Кула и Кэззи Азмекяна, будь они трижды прокляты, он тоже не сделал ничего предосудительного — он лишь выполнял свою работу! Они были виновны, и каждая собака, мать твою, это знала. Лжесвидетельство, мать вашу, скажите пожалуйста! Правда это была, и больше ничего! Мерзавцы и вправду совершили поджог! И Ники Вэйл — тоже!

— Билли…

— Заткнись, Том, сейчас я говорю! Я в этой компании тридцать лет, и вот что я вам скажу: ходишь по-собачьи, машешь хвостом по-собачьи, поднимаешь заднюю лапку, чтобы пописать, — значит, ты собака и есть! И Джек Уэйд это знает, и Том Кейси — ты тоже это знаешь, что бы ни утверждали там эти дураки. И можно сколько угодно жать на эти чертовы джойстики, мать их так и растак, хоть всю ночь до утра, но пожар этот как был поджогом, так и остался, а устроил этот, мать его, поджог Ники Вэйл, и жену свою убил он, и я не стану платить ни цента этой сволочи, и Джека Уэйда я увольнять не стану, а если вам это не по вкусу, можете увольнять меня. Мне, мать вашу, на это начхать!

И при общем гробовом молчании он направляется к двери.

В дверях он оборачивается и смотрит на них долгим взглядом.

— У этой компании раньше были принципы, — говорит он. — А теперь здесь можно творить что угодно. Все прахом пошло, так вас и растак!

Он уходит.

— Да… ну… — говорит Кейси.

— Мы платим пятьдесят миллионов, — говорит Берн, — а через три месяца, так или иначе, нам обращаться в Страховую комиссию насчет повышения тарифов, так что дебет наш будет значительно восполнен, если нам удастся доказать, что нам это позарез необходимо.

Кейси больше не слушает.

Все решено.

Джек гонит «мустанг» в южном направлении.

Проносится мимо съезда в сторону «Жизнь и пожар в Калифорнии», мимо съезда, ведущего к его кондоминиуму, выезжает на автостраду на Ортегу и поворачивает на восток.

Направляясь к Ортеге на восток, надо быть готовым к целому ряду крутых спусков, отчего вашу собачку на заднем сиденье непременно стошнит. Дорога идет через перевал Кливлендского национального парка, кругом тянутся голые и каменистые холмы — это и есть «парк», и вдруг вы словно кидаетесь в пропасть к городку Лейк-Эльсинор внизу — впечатление такое, будто вы достигли края земли и дальше уже все — обрыв. Преодолевшие эту дорогу могут это подтвердить.

Здесь водителю не позавидуешь. На этом серпантине ты устремляешься вниз, то и дело балансируя и скользя на космической банановой кожуре. Ты затерян в пространстве, ты белка-летяга, ты воздухоплаватель. Да будь у тебя хоть первокласснейшая спортивная машина, оснащенная всем необходимым для трудной дороги, все твое оснащение не поможет тебе в воздухе, потому что нужнее всего здесь были бы крылья или парашют, тогда бы ты смог как-то снивелировать противоречие между центробежной и центростремительной силой на этих поворотах.

Случалось, байкеры сверзались здесь в пропасть, и дорожная спасательная служба даже не могла их найти в этих маленьких, как бомбовые воронки, прорытых ими самими кратерах внизу.

На этом серпантине теряешь силы и расходуешь злость.

Вот Джек этим и занимается.

Он вымещает злость на дороге — рулит, переключает скорости, крутит баранку, налегая на нее так, словно ведет свой «мустанг» не по дороге на Ортегу, а по равнинной дороге где-нибудь в Небраске, словно говорит самому себе: «Какие еще повороты? К черту их!» Как будто он у штурвала космического корабля «Энтерпрайз».

Нет, было бы неправдой утверждать, что он намеренно ищет погибели на этой дороге. Он не то чтобы старается погибнуть, он только не очень старается не погибнуть.

Потому что какая, в сущности, разница, думает Джек.

Работы теперь я лишился.

А другой жизни, кроме работы, у меня нет.

Если не считать ежедневного ритуала сёрфинга на Дана-Стрэндс. Которого тоже вскоре не будет.

Его поглотят «Морские зори».

Он чувствует легкое кипение адреналина в крови, когда притормаживает, чтобы оглядеться в поисках дома Летти.

Посреди всей этой глухомани.

Наконец он находит ее дом ярдах в ста пути по проселочной дороге, по обеим сторонам которой раскинулись луга. За рощицей проглядывают несколько строений, и, подъехав поближе, он видит надпись: «Дель Рио».

Сидя в машине, он удивляется, какого черта он приехал сюда, потом решает, что это было ни к чему, и уже готов развернуть «мустанг», чтобы ехать обратно, как вдруг замечает, что в окнах дома зажигается свет.

Он выключает мотор и вылезает из машины.

Она выходит в ночной рубашке поверх джинсов и босая.

Волосы растрепанные.

Стоя на подъездной дорожке, она глядит на него.

Словно хочет сказать: «Что это ты здесь делаешь?»

— Кончено, — наконец произносит он. — Я продул это дело. Мы проиграли.

Секунду-другую она как бы обдумывает услышанное, потом говорит:

— Ты приехал сюда, чтобы мне это сказать?

После паузы, длящейся не меньше минуты, он слышит собственный голос, который произносит:

— У меня ничего не осталось в жизни.

Ему кажется, что он где-то далеко и голос его несется издалека.

Она подходит к нему, берет его под руку и ведет в дом.

Позже, уже войдя с ним в спальню, она снимает через голову рубашку, спустив джинсы, переступает через них и кутается в простыню. Джек раздевается и ложится рядом. Она тянет к нему руки, обнимает, и кожа ее теплая, белая. Они целуются, она жмется к нему, и он скидывает простыню. Когда он касается ее, она оказывается влажной и теплой. Он гладит ее, и с каждым поглаживанием рука его становится все влажнее, а она разгорается все больше, а потом говорит: «Детка» и трогает его, и чувствует, какой он твердый под ее рукой, и она поглаживает его ладонью вверх и вниз.

Так глядят они друг на друга, пока она не начинает снова двигаться и прижиматься. Глаза ее расширены, словно в удивлении. Тело ее горит, она выгибает спину, свободной рукой тянется к его руке и, сжав, не отпускает; она закидывает голову и так кончает.

Он все гладит ее там, где она теперь такая влажная, но она отводит его руку и говорит: «Внутрь, я хочу тебя внутри», — и она помогает ему войти, и Джека поражает, как это прекрасно, как жарко и зыбко, как на волнах, когда она чуть покачивается вперед-назад, прижавшись к нему, и груди ее сплющиваются, прижатые к его груди, а глаз она не закрывает и смотрит на него все время, пока он движется вперед-назад. Черные волосы разметались на подушке, ему хочется схватить их и стиснуть в руке, уткнуться в них лицом, целовать ее шею, целовать ее солоноватую внутри. Она сжимает его затылок и тянет его к себе, желая его поцелуев.