Это говорит о том, что ты гребаный трус, который не хочет давать этому шанс, потому что боится пострадать, как будто ты и так не в полной заднице.

Не в силах справиться с собственным дерьмом и с трагедией, разворачивающейся в комнате, я встал и вышел. Я вышел на улицу и отложил свой рейс. Сегодня я не сяду на самолет, это уж точно.

Следующие восемь часов прошли за просмотром моих фильмов, просмотром галерей моих фотографий, поеданием моей любимой еды и употреблением моих любимых напитков (вероятно, следовало продумать этот вариант, поскольку Чарли был не в том состоянии, чтобы глотать что-то, кроме собственной слюны). Я показывал ему фотографии из моих альпинистских приключений, и он попеременно то плакал, то смеялся. Даффи тоже плакала. Тихо, сидя в углу комнаты и глядя на нас в благоговейном ужасе. Я не мог понять, как у этой самопровозглашенной золотоискательницы оказалось золотое сердце, но каким-то образом это так.

Медсестры и врачи входили и выходили из палаты, проверяя состояние Чарли. Они не давали нам никакой информации, только сочувственно смотрели, и я понял, что мы близки к развязке.

Через восемь часов после моего приезда боль Чарли стала невыносимой. Он совсем перестал говорить и только улыбался или кивал в ответ на все, что его окружало.

— Все в порядке, дорогой. Думаю, пришло время повысить уровень морфина. Кивни, чтобы подтвердить, что я могу увеличить его. — Даффи подошла к капельнице и нажала на красную кнопку, которая была подключена к ней. Чарли слабо кивнул. Я смотрел, завороженный. Я никогда не видел, как кто-то умирает. Тем более не видел, как умирают мои родители.

Она нажала на кнопку, затем присела на край его кровати и взяла его руки в свои. Успокоившись, она потерла большим пальцем больное место и улыбнулась.

— Ты в порядке, Чарли.

Он снова слабо кивнул. Горло сжалось, а глаза загорелись. Даже если он не был в порядке, он больше не мог открыть рот и попросить о помощи.

По его щеке скатилась одинокая слеза. Даффи была достаточно любезна, чтобы не обращать на это внимания.

— Может, мне тебя еще немного подпереть? — мило ворковала она. — Может быть, это поможет твоим легким.

На этот раз его кивок был едва заметен. Она нажала кнопку на боковой стенке кровати и помогла ему принять сидячее положение. Его голова откинулась набок.

Даффи взяла одну из многочисленных плоских подушек и закрепила ее на его шее, чтобы он не шевелился.

И это было все. Я знал, что Чарли умрет в ближайший час. Я знал, что мне нужно многое сказать, но ничего из этого не будет сказано. Ответы на все мои вопросы он уносил с собой в могилу. Если бы я был более снисходительным более открытым, я мог бы узнать больше. А так, мое происхождение навсегда останется для меня загадкой.

Почувствовав то же, что и я, — что Чарли находится в процессе ухода из жизни, — Даффи встала. Она наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку.

— Прощай, милый друг. Спасибо тебе за то, что ты был моей семьей вдали от дома. Спасибо, что подарил мне самое дорогое, что только можно подарить, — время. И спасибо за то, каким человеком ты стал. Я знаю, что у тебя есть о чем сожалеть, но уверяю тебя, Чарли, ты на одном уровне с Тимом. Человек, достойный вернуть веру маленькой девочке.

Она погладила его по щеке, улыбнулась, поцеловала в макушку и удалилась. Мгновение спустя ее рука нашла мое плечо.

— Я пойду принесу кофе для нас. Не хочешь ли ты чего-нибудь поесть?

Я рассеянно покачал головой, все еще пораженный тем, что надвигающаяся смерть Чарли так сильно задела меня, а также осознанием того, что Дафна была самым прекрасным человеком, перед которым можно было погибнуть. Заботливая, любящая, милая и теплая. Она была всем тем, чем я хотел бы видеть свою мать.

Она была всем, чем могла бы быть моя мать, если бы была жива.

И вот так, с неохотным прощением, которое я дал своему неявившемуся отцу, я также пришел к пониманию того, что моя жизнь была на расстоянии одного неверного решения моей матери от того, чтобы стать совершенно другой.

Моя проблема брошенности, мой страх потери, мой гнев — все ушло. И может быть, если все так изменчиво, так хрупко, лучше потратить время на то, чтобы быть благодарным за людей, которые были в твоей жизни, чем обижаться на тех, кто в ней отсутствовал.

Даффи осторожно закрыла за собой дверь. Если бы для больничных палат существовала табличка «Не беспокоить», она бы наверняка повесила ее на нашу дверь. Ей явно не терпелось, чтобы мы с Чарли как-нибудь разобрались между собой.

Чарли моргнул в мою сторону, это простое движение было медленным и тягостным.

— Привет, — сказал я.

Его взгляд упал на мои руки. Я уперся локтями в колени и наклонился вперед, к нему. Мой взгляд проследил за ним. Моя челюсть затряслась.

Он хотел, чтобы я взял его за руку.

Я не хотел. Не хотел прощать его, прикасаться к нему, любить его, причинять боль, потому что ему было больно. Но каким-то образом, без разрешения, ему удалось заставить меня почувствовать все это.

Протянув руку, я положил свою на его руку и крепко сжал ее. Может, это был адреналин или морфий — черт, может, это была смерть, — но я клянусь, я чувствовал, как он дрожит подо мной.

Я подавился слюной, желая, чтобы слова покинули мой рот, зная, что я имею в виду каждое из них.

— Я прощаю тебя, — услышал я, и под моей рукой он задрожал еще сильнее. Все его тело дрожало, а глаза впились в меня так сильно, что он не смел моргнуть. — Я не оправдываю тебя, но ты был молод и чертовски глуп — кстати, яблоко от яблони недалеко падает. Я был чертовым демоном в свои двадцать лет. — Я сжал его руку в своей. — Кроме того, в тридцать семь лет я все еще не могу завести себе девушку, так что в этом плане я никого не критикую.

Хотя Даффи не просила быть моей девушкой. Она не просила меня быть чем-то еще.

Чарли перестал дрожать. Его веки сомкнулись, хотя я видел, что он борется за то, чтобы не заснуть.

— Не борись, Чарльз. Все в порядке. У каждого из нас свой день. И у тебя был хороший забег. — Я облизал губы, наблюдая за тем, как выражение его