– Там соболя, что мышей в брошенном зимовье, хоть лес редок! – говорили окружившим их спутникам.

Федот, слушая их, досадливо морщился и поглядывал по сторонам.

– Надежное счастье легко не дается! – с сомнением покачал головой.

Его слова возмутили некоторых промышленных и казаков:

– Не упомнить, сколько раз прощались с жизнью, самого еле отмолили, а ты говоришь…

– Бесовские соблазны приходят через сердце, – обиженно укорил кто-то из анкудиновских беглецов и перекрестился.

Федот смущенно улыбнулся. Найти эти места было непросто, но не для одного удачного промысла столько лет он претерпевал неудачи и тяготы, не для одних дикоживущих вез товар с Руси. Его неуверенно поддержали своеуженники, имевшие свои паи в товаре и снаряжении, а большинство промышленных и беглых казаков желали подняться по реке и готовиться к зимовке.

– И правильно! – согласился Федот. – Зачем толочься на одном месте? Кто желает – устраивайся здесь. Я оставлю вместо себя Емелю и с доброхотами поищу промыслов дальше.

Емеля уставился на дядьку с разинутым ртом, но, полупав рыжими ресницами, согласился, что в два зимовья промышлять сподручней, если, конечно, здешние люди не будут нападать.

– Найдем места богаче – вас переманим, не найдем – вернемся! – весело загалдели своеуженники, оглядывая озадаченных спутников.

– По желанию идти! – выкрикнул Герасим Анкудинов за всех своих беглецов. – Нам за ваш хлеб расплачиваться, и на Колыме всем задолжали.

– Пусть так! – согласился Федот, пристально глядя на казака. – Только старшим будет Емеля. Хлеб-то наш! – напомнил.

Остаться решили два десятка покрученников и беглых казаков во главе с Емелей и Герасимом Анкудиновым. Пять своеуженников и четверо покручеников решили попытать счастья дальше. Под началом Федота они просушили, просмолили днище малого построенного на Колыме коча, с приливом столкнули его на воду и на веслах вышли из залива.

Ветер не менялся, дул с северо-востока. Парус напрягся и повлек судно вдоль скалистого берега. На пути встречались заливы. Спутники советовали войти в них, осмотреться, но Федот упрямо гнал судно к полудню, укрываясь только на ночи. А они становились такими темными, какими на Колыме не бывали среди зимы. Вскоре в виду острова показался долгий и узкий каменистый мыс, за которым виднелось море. Между ним и островом вода бурлила беспорядочными волнами. Коч обошел мыс и круто повернул к полночи-северу. По курсу видна была только вода. Мореходам показалось вдруг, что их кормщик и главный пайщик засветился.

– Обошли Необходимый Нос! Не могло не быть ему конца.

– Дальше-то что? – обступили его спутники. Ветер сносил судно в открытое море.

– Пойдем своей силой в виду берега. А что? Колыма подо льдом, а тут осень!

– Попробуй угреби! – поворчали покрученники, но вынуждены были согласиться, что другого пути нет. Уйти своей силой в обратную сторону было еще трудней.

Промышленные стали выгребать вблизи пологого берега с плешинами низкорослого ивняка, с горной возвышенностью вдали. Темными ночами он едва просматривался, но слышался по шуму наката волн. В сумерках с судна высматривали удобную стоянку и ночевали, выставив караул. Через несколько суток вошли в устье полноводной реки, прикрытое насыпью из окатыша, бросили якорь, как всем казалось, в безопасном месте. И здесь суша вблизи моря оставалась пологой и пустынной, как тундра. Вдали виднелся низкорослый ивняк и топольник. Места, где остались Емеля и Герасим, тоже не походили на промысловые, но соболь был, были лисы, волки, медведи. Пятеро промышленных пошли вверх по реке и к вечеру вернулись радостные – промыслового зверя много. Сторожившие судно наловили рыбы, выпотрошили, распластали и развешали для просушки. На берегу догорал костер, на котором пекли и варили ужин.

На судне были приняты меры предосторожности: двое сидели возле якорного троса, остальные отдыхали. Безлунная ночь была темна, дотлевал погасший костер, при отливной волне резко усилился ветер с суши. Коч стало раскачивать с борта на борт. Караульные, сидевшие у якорного троса, решили разбудить отдыхавших, но когда вернулись к носу судна, обнаружили, что якорный трос уходит в воду отвесно. Тут только они заметили, что мерцавший в ночи костер быстро отдаляется. Усиливающийся ветер уносил коч в открытое море. Якорь болтался в глубине, не доставая дна, борт захлестывало волной, ветер срывал брызги с гребней волн, судно так раскачивало, что могло быть опрокинутым.

Светлячок тлевшего костра вскоре пропал из виду. Промышленные бросились к веслам, выправляя коч на волне, с него сорвало спущенный, но не закрепленный парус, он заполоскал на ветру, сбив с ног Осташку Кудрина. Федот Попов с мокрой бородой стоял у руля и кричал, чтобы принесли огня. Кто-то из его подручных, спрятавшись от ветра в крытом носу судна, высек и раздул огонь, вынес на корму горящий жировик в светильнике. При мечущемся в горшке огоньке несколько голов склонились над компасом. Судно несло на запад. Выгрести к берегу своей силой промышленные не пытались: вытянули и отвязали железный якорь, соорудили плавучий, прикрепили его к якорному тросу. Коч перестало разворачивать и захлестывать. Мореходы стали отчерпывать воду. И носило их так неизвестно где четыре дня сряду, на пятый среди плеска волн послышался скрежещущий гул наката.

– Не знаю, что безопасней, – признался Федот, смахивая с лица соль мокрым рукавом кафтана, – болтаться среди волн или идти к берегу.

– Бочки сухие! – пожаловались спутники. – Глотки тоже. Войти бы в речку да напиться.

– Вошли уже! – огрызнулся Федот. Он все еще сердился на караульных, не уследивших за якорным тросом.

Старые товарищи по многим походам оправдывались и обвиняли его, передовщика, что по приливу не завел коч дальше в реку, где можно было набрать пресной воды. Волнение не утихло и на другой день, но в тумане показался пологий берег с высокими галечниковыми отмелями, по которым гуляли темно-свинцовые волны. Федот всматривался в полосу прибоя и не мог оторвать от румпеля окостеневших скрюченных пальцев.

– Эвон что там? – крикнул Осташка, тыча рукой куда-то в сторону берега, где то взлетал на волнах неуклюжий коч, то проваливался так, что видимым оставался только конец мотавшейся мачты.

– Свои! – сгрудились на одном борту промышленные.

Их тоже заметили, пальнули в небо холостым зарядом. Людям Попова не скоро удалось высечь огонь, запалить отсыревший фитиль, чтобы дать ответный выстрел. Встреченное судно шло в опасной близости берега. Вскоре стало ясно, что коч не из своих, разбросанных бурей, и держится против волны, стараясь устоять против каких-то известных меток.

– Прилива ждут! – догадался Федот и крикнул связчикам: – Выгребай, чтобы не разнесло.

На встречном судне стали указывать в сторону берега, призывая следовать за ними. По понятным только им приметам тамошние мореходы уловили начало прилива и пошли к проходу за высокую отмель, намытую волнами из песка и галечника. Коч Федота направился следом. Оба судна вошли в просторную лагуну, люди увидели устье реки, густой, вечно зеленый лес с желтым крапом осенних лиственниц и берез. Обессилевшие гребцы повисли на веслах, как уснувшие рыбины на снизках. Через некоторое время, подгоняемые приливом, суда счалились. На встреченном коче было десять казаков и промышленных людей. Видно, они долго голодали: у всех огромные запавшие глаза, истончавшие губы.