– А вы не знаете, чем закончилось это лечение?

– В смысле? – порозовела Ивонтьева, глядя на Крымова непонимающим взглядом. – Вы хотите сказать, что у него с ней был роман? – Лицо ее побагровело.

Крымов понял, в чем заключалась трагедия этой семьи, и усмехнулся: ему бы их проблемы!

– Нет, не переживайте… Просто я хотел узнать, осталась ли она здорова?

– Разумеется. Мой муж – хороший доктор, вы можете справиться о нем у кого угодно в нашем городе. Просто он трудно сходится с людьми…

– Вы знали, что эта женщина расплатилась с ним золотой цепочкой?

– Конечно, знаю. Она мне просто шею жгла, и я решила продать ее через друзей, через Юриных друзей… А что случилось-то? Я понимаю, конечно, что лучше для всех было бы, если бы Юра работал в клинике, но уж такой он человек… А за женщину вы не волнуйтесь… Вы вот представились как частный детектив… Я не знаю, что или кого именно вы ищете, но знайте: мой муж – глубоко порядочный и очень щепетильный человек. Он вылечил эту женщину, я знаю. Искал для нее лекарства, сам покупал вату, бинты и шприцы. Спустя две недели, как он стал лечить ее, он мне так прямо и сказал: все, Машенька, я отработал, слава богу. И при этом лицо его было просветленным… А уж я знаю, когда у Юры на душе неспокойно, как он себя ведет… Не знаю, может, я сказала что-то лишнее, но не думаю, что вы повернете мои слова против Юры…

Крымов подумал, что Ивонтьеву крупно повезло с женой. Он поблагодарил ее за беседу и ушел, так ничего ей и не объяснив.

Следующий визит был в гостиницу, к администратору. На вопрос, кто приходил к Шонину и с кем тот встречался, находясь в гостинице, Крымов получил вполне конкретный ответ. Шониным интересовался только молодой человек интеллигентной наружности, который приходил к нему несколько раз, и всякий раз они заказывали шампанское и закуску. Когда Крымов спросил о характере их отношений, администратор даже не знал, что ответить. Скорее всего дружеские, если не больше… И все – больше никаких встреч, никаких знакомств. Шонин практически все время находился в гостинице. Несколько раз звонил в Москву.

Уставший Крымов возвращался домой, но по инерции завернул в агентство. Он бы многое отдал, чтобы там сейчас оказалась Щукина. Но было уже одиннадцать вечера – она наверняка спала в объятиях своего патологоанатома.

И все-таки какое-то внутреннее чувство подсказало Крымову: надо зайти в приемную – а вдруг Юля оставила сообщение на автоответчике?

Включив на террасе свет, он увидел почтовый ящик с белеющим листком бумаги в прорези. Судорожным движением Крымов открыл ящик и вынул оттуда листок, на котором была сделана надпись красными чернилами: «30 июля на старом ипподроме в 17.00».

Он ворвался в приемную и увидел мигающие зеленые огоньки на двух телефонах. Первое сообщение было от Сазонова: «Женя, Надя Щукина в первой городской больнице. Позвони мне в любое время. Это я, Петр Васильевич Сазонов». Второе сообщение было уже от самой Нади: «Женя, за меня не переживай, я уже дома, вернее, у Чайкина. Нервы сдали… Твой друг, Родион…» Лимит магнитофонной ленты был исчерпан, сообщение длительностью в пять секунд – это предел!

Крымов позвонил Чайкину. Трубку взял Леша:

– А, это ты, Крымов? Даю-даю трубку…

И сонный голос Нади:

– Женя, это ты? Все нормально, не переживай за меня… Просто я поехала в Затон и вычислила мужчину, который убил свою жену, Сашу Норкину, и сжег ее на кресте… А все думали, что это останки Инны Шониной… Понимаешь, ведь ее окровавленные вещи нашли на берегу, поэтому вероятнее всего было предположить, что она утонула…

И Надя начала во всех подробностях рассказывать про встречу с Норкиным на почте и о Родионе, который выстрелил ему в ногу и тем самым спас Щукину от верной смерти.

– Ты не представляешь себе, это сумасшедший человек. Он помешался на ревности, и непонятно, как это никому в голову не пришло заподозрить его…

– Инна Шонина не утонула, ее лечили Иноземцев с Ивонтьевым, но недолечили… Я-то думал, что тот, кто собирался ее убить, сжег на кресте, а теперь уже я вообще ничего не понимаю… И вообще, зачем ему, ее мучителю, нанимать врачей и расплачиваться с ними драгоценностями Инны, если он собирался ее в конечном счете убить… Надя, я ровным счетом ничего не понимаю… А сейчас вот… в почтовом ящике нашел записку, написанную такими же чернилами – или гелем, не знаю, – что и письмо Шонина, и записка Инны. В записке говорится: тридцатого июля на старом ипподроме в семнадцать ноль-ноль… Что это значит?

– Что нас заманивают на старый ипподром…

– Если честно, то меня туда уже сегодня приглашали… Одна моя знакомая… Я знаю ее тысячу лет. Она дура, но любит захватывающие зрелища. Садистка.

– Жень, я сплю на ходу… Давай поговорим завтра, хорошо?

– Хорошо… Только я забыл тебя спросить: что с тобой случилось и как ты оказалась в больнице? Тебя что, ранили?

– Нет, глупейший обморок… Ну все? Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Надя…

26 июля

Шубин сам вызвался дежурить возле палаты, в которой медленно приходила в себя Вера Лаврова.

За все время, что она лежала в больнице, к ней никто не пришел, и Игорь сделал вывод: Вера вела довольно замкнутый образ жизни и практически ни с кем, кроме Лоры, не общалась.

Шубин позвонил Лоре и сказал, что Вера нашлась, что с ней все в порядке. Он не хотел, чтобы шумная и эмоциональная Лора своим появлением «смазала» атмосферу ожидания. Игорь знал, что ему никто не помешает поговорить с Верой. Знал он и то, что, не будь у Сазонова такого множества дел, он и сам бы поприсутствовал при пробуждении и возвращении в мир живых этой странной женщины.

Кроме того, Шубин прекрасно понимал: теперь, после того, что он услышал из уст самой Веры в квартире Инны Шониной, она, Вера, становится подозреваемой номер один. Ведь это именно у нее, женщины, так жестоко обманутой мужчиной и с ужасом узнавшей, что ее «любовник» мог быть причиной смерти ее дочери, могло возникнуть желание лишить его жизни. Хотя никто не знал, как и каким образом Вера узнала о том, что Инна встречалась перед смертью именно с Олениным.

Имелась и еще одна причина, по которой это убийство можно было приписать именно Вере, – ее психическая неуравновешенность.

И кроме того, существовали обстоятельства, которые делали Веру вполне нормальной современной женщиной. Во-первых, это хорошо идущие дела в «Авиценне», во-вторых, ее вполне нормальная реакция на предательство Оленина, а именно – ее поездка с целью развеяться и забыться в объятиях сексуально озабоченного дантиста «Зари». Она не рыдала, не упивалась своей болью, не «мазохировала» своей униженностью, напротив, вела себя там как капризная и избалованная вниманием окружающих особа. Разве так вел бы себя убийца? Разве не естественнее в этом случае вести себя поскромнее и позаботиться о более убедительном алиби, чем сопутствующие ее роману с Засоркиным встречи на каком-то озере и надежда на его показания?