Вот сейчас наконец настало время достать пистолет и выстрелить этому извращенцу прямо в голову. Но раздеться – еще не значит лечь под этого подонка. Главное – последнюю пулю пустить себе в висок (Юля уже даже тренировалась, приставляя холодное дуло к виску), чтобы ее тело не досталось этим ублюдкам в пятнистой униформе…

И вдруг она поняла, что, раздевшись, останется без оружия.

– Может, не надо? – спросила она, чувствуя, как в ней растет огромное желание убить, убить во что бы то ни стало, сделать так, чтобы эта белая скатерть, на которой стоят приборы с остатками завтрака, оросилась кровью…

– В принципе, маечка так плотно тебя облегает, – сказал он, обращаясь к Юле уже на «ты» (действительно, к чему церемонии?), – что мне не составляет труда представить твою грудь… Ты просто прелесть… Подойди сюда… Ты не хочешь посмотреть на меня? Знаешь, за что меня так любят женщины?

– Не знаю, что вы там задумали. Очевидно, я просто не в состоянии представить то, до чего додумались вы, но предупреждаю сразу: я найду способ умереть до того, как до меня кто-нибудь дотронется… Это решено. А я не думаю, что вы кормили меня здесь, как свинку на убой, только для того, чтобы закопать в землю… Поэтому предлагаю вам прежде рассказать, что меня, то есть нас, ждет…

– Нас? Ты сказала нас? Ты еще заботишься об этой стерве Стелле? Она – мой человек, и больше, во всяком случае до субботы, ты ее не увидишь… И это даже хорошо, что ты еще ничего не поняла. В этом и заключается весь фокус. Ты попадешь под свет прожекторов такая, как ты есть, и будешь бороться за свою жизнь не на живот, что называется, а на смерть… И от того, насколько ты окажешься умна и изворотлива, сильна и ловка, зависит, наступит ли для тебя август… Я хотел тебе дать совет, но ты не разделась, а советы я бесплатно никому не раздаю. Я возжелал тебя, а ты меня – нет. Теперь пеняй на себя…

И она увидела, как рука Боксера плавно опустилась, и он погладил себя чуть ниже живота, словно успокаивая плоть. Лицо его при этом было страшным, бледным и злым. Затем он закрыл глаза и несколько минут просидел без движения, глубоко дыша…

И тут вошел охранник. Боксер сказал ему что-то – Юля не разобрала, что именно, – потом ее схватили за руку и повели через весь дом обратно.

Они проходили пустые комнаты, коридоры, поднимались по лестницам, спускались в расположенные уже под землей тоннели…

– Неужели нельзя было вывести на улицу и привести меня в нашу комнату? Что ты петляешь?

– Ты еще и говоришь? – Охранник резко остановился и крепко сжал руку Юли.

Они находились в узком коридоре с тускло мерцающими голубоватым светом неоновыми лампами. Юля повернулась и внимательно посмотрела на охранника. Высокий, широкий в плечах, с невозмутимым лицом человек, не обремененный интеллектом… И вдруг она поняла, зачем он ее сюда привел.

– Пикнешь – пристрелю, и мне за это ничего не будет, понятно? Я приметил тебя еще вчера, когда ты была в бассейне… – Он снял с плеча автомат и прислонил к стене. Затем расстегнул штаны. – Только не ори… Тебе хорошо будет…

Он схватил Юлю за шею и пригнул к полу, сдирая свободной рукой с нее шорты и пытаясь коленом раздвинуть ей ноги. Почувствовав себя как в тисках, находясь в одной из самых уязвимых поз, Юля напряглась, чтобы отсрочить момент насилия, но животное, обхватившее ее сзади, оказалось намного сильнее; спустя мгновение она почувствовала, как в ней забилась чужая плоть, чужая сила, наполнявшая ее бессильной злобой и уже знакомой жаждой убить…

– Мне так больно… Подожди, отпусти, я попытаюсь расслабиться… – Юля чуть не плакала.

Насильник, тяжело дыша, отпустил ее. Запустив правую руку в карман шортов, Юля, резко развернувшись, ударила охранника кастетом. Удар пришелся прямо в нос. В следующее мгновение, растопырив средний и указательный пальцы левой руки, она с силой вонзила их ему в глаза…

Издав глухой стон, охранник отшатнулся и, держась руками за нос и глаза, сполз по стенке на пол. Он выглядел отвратительно в полуспущенных штанах, на которые уже лилась кровь из расплющенного носа…

Между тем Юля, прекрасно понимавшая, что охранник, если схватит ее, мигом свернет ей шею, вновь пустила в ход кастет – теперь уже била по макушке. Потом увидела висевший на поясе охранника нож в ножнах. Выхватив его за рукоять, не соображая, что делает, она вонзила лезвие в мощную крепкую шею; остро отточенный нож вошел в нее, как в масло…

В доме же по-прежнему царила тишина. И Юля вдруг поняла, почему охранник не схватил ее, не попытался защищаться… Неожиданность, с которой он получил болевой шок – разбитый нос и проколотые глаза, – обезоружила его, расслабленного, стремящегося к скотскому наслаждению… А ведь он ожидал от нее понимания…

Неподалеку от того места, где произошло убийство, Юля, открыв дверь в первую же комнату, напоминающую пустующую кладовку, втащила туда труп охранника. Хладнокровно вытащив из его шеи нож, ополоснула его и сунула в карман шортов, затем подтащила труп к окну и прикрыла валявшимися здесь же, на полу, упаковочными картонками. После чего пустила воду в раковину, смочила тряпку и тщательно подтерла в коридоре следы крови. При такой жаре, рассудила она, все высохнет быстро, а тело охранника найдут не скоро – слишком уж неподходящее место она для него определила.

Оставалось лишь смыть кровь с рук.

* * *

Рано утром Крымову позвонил Петр Васильевич Сазонов и попросил приехать. Вскоре Крымов узнал, что за Лену Ланцеву Вера Лаврова заплатила – чтобы девушку выпустили под залог.

– Вы хотите ее выпустить? – обрадовался Крымов, и эта его реакция не ускользнула от Сазонова.

– Что это ты так обрадовался? Думаешь, что она на свободе наведет нас на убийцу?

– Да как вы не понимаете? Лена была в следственном изоляторе, а Юля-то все равно исчезла…

– Но при чем здесь Лена и Юля?

– А при том, что все это связано. И я устал, устал, честное слово, говорить вам об этом и спорить. Кроме того, я просто уверен, что она не виновна.

– Тебя не поймешь, Крымов.

– Дорогой Петр Васильевич, если Ланцеву отпустили, значит, предполагается другой убийца, и с Лены как бы снимаются подозрения… Да вы и сами прекрасно знаете, что она ни при чем… Она – здравомыслящий человек, поэтому не стала бы бросать топор с отпечатками своих пальцев в траву под окнами дома… Это было бы слишком глупо. Да и вообще, сдается мне, что это Шонин: уж слишком странно он себя в последнее время ведет…

– О, кстати! Забыл тебе совсем сказать, что Шонин скорее всего уехал в Москву либо на машине, либо на воздушном шаре улетел.

– Как это?

– А так, что в списках улетевших в тот день пассажиров ни Шонин, ни Кленов не значатся. Такие дела. Узнавали мы и насчет железной дороги – то же самое. Остается такси или частная машина. Но ведь, по-моему, он приезжал на поезде, значит, машины у него здесь не было…