непосредственно подчинялось лишь митрополиту Сергию. Оно периодически собиралось на совещания и выносило «решения по тому или иному важному вопросу, которое затем препровождалось на усмотрение Экзарха». Во главе Управления стоял начальник Миссии, их за весь период ее истории было трое: с 17 августа по 13 октября 1941 г. – протоиерей Сергий Ефимов, с 13 октября по 1 декабря 1941 г. – протоиерей Николай Колиберский и с 1 декабря 1941 по 19 февраля 1944 г. – протоиерей, а затем протопресвитер Кирилл Зайц. На протяжении длительного времени у начальника Миссии имелся помощник (заместитель) по всем вопросам, касающимся церковной жизни. Эту должность последовательно занимали: с 17 августа по 13 октября 1941 г. – протоиерей Н. Колиберский, с июня по 15 сентября 1942 г. – протоиерей Николай Шенрок, с сентября 1942 по апрель 1943 г. – священник Иоанн Легкий, с апреля по август 1943 г. вновь отец Н. Шенрок и с 20 августа 1943 по 19 февраля 1944 г. – протоиерей Феодор Михайлов[658].

Отец Сергий Ефимов оставил пост начальника Миссии «ввиду преклонности лет», но продолжал служить настоятелем Свято-Троицкого кафедрального собора до апреля 1942 г., когда, обвиненный в антигерманской агитации, был вынужден по требованию СД уехать обратно в Латвию. Следующий начальник Миссии протоиерей Николай Колиберский, в квартире которого на Застенной (Берлинской) ул., 8 первоначально находилось Управление Миссии, в конце ноября 1941 г. тяжело заболел и вскоре по состоянию здоровья вернулся в г. Ригу, где скончался 20 сентября 1942 г.

Основную же работу по руководству Миссией выполнял отец Кирилл Зайц, 25 апреля 1943 г. возведенный Экзархом в сан протопресвитера с представлением права совершать литургию по архиерейскому чину. В конце ноября 1941 г. отец Кирилл был освобожден от своих прежних обязанностей настоятеля Рижского кафедрального собора и руководителя миссионерского стола при Синоде и назначен начальником Миссии, но приехал в Псков и приступил к своим обязанностям, сменив о. Николая 1 декабря. По словам отца Кирилла, на новую должность он «пошел с большим желанием и осознанием своего долга». В показаниях на первых допросах в августе – сентябре 1944 г. отец К. Зайц говорил, что перед отъездом в Псков у него была беседа только с митрополитом Сергием, который дал ему указания о практической работе: «Принять самые энергичные меры в восстановлении и открытии храмов, организовать в них церковные службы, всемерно удовлетворять запросы верующих. Подбирать священников церквей, проверять их, экзаменовать, а также подготовлять кадры новых священников». Протопресвитер подчеркнул, что указаний относительно контактов с местными органами немецкой власти он от Экзарха не получал, и владыка предупредил, «что я должен вести работу только по церковным вопросам». 6 сентября о. Кирилл на настойчивые требования следователя категорически ответил, что органы СД для секретной работы его не вербовали, в Риге он с ними не общался, да и в Пскове связей не имел. Позднее, после двухмесячных интенсивных допросов в Вильнюсе, Москве и Ленинграде и вероятных пыток семидесятипятилетний священник 2 ноября 1944 г. показал, что он перед отъездом в Псков якобы имел беседу с «начальником отдела по религиозным делам СД» и подписал письменное обязательство об оказании «всяческого содействия СД и немецкой армии» и выполнении всех заданий СД[659]. Впрочем, анализ материалов следственного дела и их сопоставление с другими архивными российскими и немецкими документами и нарративными источниками практически не оставляет сомнений в том, что указанные «признания» отца Кирилла о его вербовке в качестве агента СД не имеют ничего общего с действительностью.

Уже на первом допросе в августе 1944 г. отец Кирилл не скрывал своих взглядов и сообщил, что его «отношение к советской власти отрицательно-враждебное». Из его показаний того времени видно, что протопресвитер сначала питал некоторые иллюзии в отношении немецких властей, полагая, что они «избавят русский народ от советского строя, большевиков и безбожия» и на «оккупированной территории будут для русского народа созданы лучшие условия жизни». Позднее, когда оккупанты показали свое «истинное лицо», эти иллюзии исчезли. 10 октября 1944 г. отец Кирилл Зайц с возмущением рассказывал следователю, что немцы в последний период оккупации (конец 1943 – первая половина 1944 гг.) сожгли на Талабских островах 800 домов, а в д. Ленева Гора Псковского района заживо сгорели 55 человек, деревня была зажжена со всех сторон, и фашисты никого не выпустили, пытавшихся же бежать расстреливали. Только в окрестностях Пскова, по свидетельству отца Кирилла, немцы взорвали и сожгли 15 храмов, и русские крестьяне (а судя по контексту, и сам начальник Миссии) возненавидели их[660].

Отношение же немецкой оккупационной администрации к деятельности миссионеров на территории Ленинградской области с течением времени менялось. Как отмечал новгородский историк Б.Н. Ковалев, «изначально они не получили никакой поддержки ни со стороны немецкой, ни со стороны русской коллаборационистской администрации. Дело дошло до того, что вновь прибывшие священники даже не получили продовольственных карточек»[661].

Действительно, на начальном этапе деятельности Миссии, примерно до весны 1942 г., оккупационные власти не проявляли большой активности, судя по сводкам СД того времени, скорее лишь наблюдая за тем, как развивается религиозная жизнь. Ситуация изменилась, когда работа Миссии приобрела значительные масштабы. Германские пропагандистские службы и СД попытались поставить эту деятельность под контроль и использовать в своих целях. Жесткость этого контроля видна по публикуемому в качестве приложения сообщению СД от 6 ноября 1942 г., подробно информировавшему нацистское руководство о юридическом и финансовом положении Миссии. Одновременно начала оказываться и некоторая строго ограниченная помощь миссионерам: им были выданы специальные удостоверения для проезда по территории области, хлебные карточки, в храмы из музеев в отдельных случаях возвращали богослужебные книги, иконы, утварь для церковных благотворительных учреждений, городские власти периодически выделяли топливо, продовольствие и т. п. По свидетельству отца Кирилла Зайца, на местах по ходатайству Управления Миссии за наличный расчет по твердым ценам отпускали церковное вино, муку для просфор и парафин для свечей, а от коменданта Пскова с согласия бургомистра иногда удавалось получить необходимый материал для ремонта и оборудования церквей[662].

В целом же, выполняя директивы Берлина, германская военная администрация прямо не содействовала, но и не препятствовала возрождению храмов. В то же время известны неоднократные случаи занятия церковных зданий под казармы и даже – как в селе Выборы в 1943 г. – размещения воинских частей для проживания в действующих храмах. Еще в сентябре 1941 г. вышло распоряжение германского командования, по которому все материальные затраты по содержанию культовых зданий должно было нести местное население. Военная и гражданская администрация в основном ограничилась демонстративной передачей верующим некоторых церковных ценностей. Особенное значение имела передача в марте 1942 г. в Троицкий собор Пскова чудотворной Тихвинской иконы Божией Матери, вывезенная немцами из Тихвина[663].

В конце ноября 1942 г.