Подскочивший немой пинками свалил Чжао Шестого и наступил ему ножищей на горло. У того аж лицо перекосилось, и он, задыхаясь, прохрипел:

— Не запугаете… Не выйдет… Совсем совесть потеряли, нет на вас законов ни земных, ни небесных…

Лу Лижэнь склонился к важному чиновнику за указаниями. Тот хряснул о стол алой тушечницей.

Вытащив заранее приготовленную бумагу, Лу Лижэнь стал зачитывать:

— «Как показало расследование, богатый крестьянин Чжао Шестой живёт за счёт эксплуатации других. Во время японской оккупации осуществлял крупные поставки продовольствия японским войскам. После того как власть захватил Сыма Ку, неоднократно поставлял пирожки солдатам бандитских формирований. С началом земельной реформы усиленно распространяет слухи, открыто противостоит народному правительству. Если подобный злостный твердолобый элемент не будет уничтожен, возмущение народа не утолить. Именем народного правительства уезда Гаодун Чжао Шестой приговаривается к смертной казни. Приговор привести в исполнение немедленно».

Два районных милиционера схватили Чжао Шестого и поволокли, как дохлого пса. Подтащив его к краю заросшего лотосами и окаймлённого пожухлой травой пруда, они отошли в сторону. Подошедший сзади немой всадил ему пулю в затылок, и Чжао Шестой тут же скользнул головой в пруд. Немой с ещё дымящимся револьвером в руке вернулся на возвышение.

Стоявшие на коленях с перепугу аж обделались.

— Пощадите, пощадите… — молили они, отбивая земные поклоны.

К Лу Лижэню подползла на коленях Одногрудая Цзинь и обхватила его ноги.

— Смилуйся, уездный начальник Лу, — всхлипывала она. — Всё что есть — ароматические масла, кунжут, всё имущество, даже плошку, из которой кур кормлю, всё раздам землякам без остатка, прошу лишь не отнимать жизнь, никогда больше этой эксплуататорской торговлей заниматься не буду…

Лу Лижэнь пытался вывернуться, но она вцепилась в него мёртвой хваткой. Высвободили его несколько уездных ганьбу, которые отодрали по одному все её десять пальцев. Тогда она поползла на коленях в сторону важного лица.

— Угомоните её, — решительно бросил Лу Лижэнь, и немой с размаху тюкнул Одногрудую Цзинь револьвером в висок. Глаза у неё закатились, и она распласталась на возвышении, уставив в мрачные небеса свою единственную грудь.

— Кто ещё хочет поведать о своей горькой доле? — обратилась к народу Паньди.

В толпе кто-то громко разрыдался. Это был слепец Сюй Сяньэр. Он встал, опираясь на золотистый бамбуковый посох.

— Помогите ему подняться сюда! — крикнула Паньди.

Никто даже не двинулся. Всхлипывая и нашаривая посохом дорогу, слепой пробрался к возвышению. Народ шарахался от его посоха в разные стороны. Двое ганьбу втащили его наверх.

Сюй Сяньэр опирался на посох обеими руками. Дрожа от ненависти, он раз за разом стучал им, оставляя заметные вмятины на мягкой земле.

— Говорите, дядюшка Сюй, — подбодрила его Паньди.

— Вы взаправду сможете отомстить за меня, начальники?

— Будьте спокойны, — заверила его Паньди. — Видели же, как мы только что отомстили за Чжан Дэчэна.

— Тогда скажу, — решился Сюй Сяньэр. — Я скажу. Это собачье отродье Сыма Ку мою жену до могилы довёл, и матушка моя от переживаний преставилась, так что он мне две жизни должен… — Из слепых глаз хлынули слёзы.

— Рассказывай, дядюшка, не спеши, — попросил Лу Лижэнь.

— В пятнадцатый год Республики матушка за двадцать серебряных даянов купила невестку, дочку нищенки из уезда Сисян. Чтобы наскрести эти двадцать даянов, матушка продала корову, свинью, продала два даня пшеницы. Все вокруг говорили, какая, мол, у вас невестка красавица, но вышло, что красота эта нам на беду, Сыма Ку тогда было лет шестнадцать-семнадцать, этот подлец и учиться-то не учился, всё на деньги и власть семьи рассчитывал. Вот и бегал по делу и без дела к нашему дому, арии распевал да бренчал на хуцине. Заманил мою жену на представление оперы, а потом овладел ею… Жена после того наглоталась опиума, а матушка с горя повесилась… За тобой долг в две жизни, Сыма Ку! Прошу у начальства справедливости… — И слепец опустился на колени.

Один районный ганьбу хотел поднять его, но слепой заявил:

— Пока не отомстите за меня, не поднимусь…

— Дядюшка, — попытался урезонить его Лу Лижэнь, — Сыма Ку непременно попадётся в сети закона, в один прекрасный день его схватят, и отмщение свершится.

— Сыма Ку птица большого полёта, он что твой ястреб-перепелятник, вам его не изловить. Поэтому прошу взять жизнь за жизнь и расстрелять его сына и дочь. Я знаю, уездный начальник, вы с Сыма Ку свойственники, но, как настоящий хозяин своего слова и беспристрастный судья, мою жалобу уважите. Ну а коли для вас родственные чувства важнее, слепому Сюю ничего не остаётся, как вернуться домой и повеситься, чтобы Сыма Ку до него не добрался, когда возвернётся.

Лу Лижэнь аж рот раскрыл.

— У всякой вины свой виноватый, у всякого долга свой должник, дядюшка, — уклончиво проговорил он. — Кто что совершил, за то и ответит. Раз Сыма Ку довёл кого-то до смерти, с него и спрос. Дети здесь ни при чём.

Сюй стукнул посохом:

— Слыхали, земляки? Не дайте себя одурачить. Сыма Ку сбежал, Сыма Тин тоже где-то прячется, сын и дочки вырастут — глазом моргнуть не успеешь. Уездный начальник Лу с Сыма Ку свояки, а это многое решает. Мне что, земляки, я незрячий: живу бобылём, как этот посох, помру — собакам на потраву кучка останется. Вы же, земляки, другое дело, не дайте обвести себя вокруг пальца…

— Ты что несёшь, слепой! — накинулась на него Паньди.

— А, барышня Паньди, — узнал слепец. — Ваша-то семейка Шангуань устроилась будь здоров. При японских Дьяволах ваш первый зять Ша Юэлян заправлял; при Гоминьдане[120]— второй зятёк Сыма Ку бесчинствовал; теперь вот ты с Лу Лижэнем у власти. Вы, Шангуани, просто флагшток, который не перерубишь, лодка, которую не перевернёшь. Вот завоюют Китай американцы, так у вашей семейки и на этот случай зятёк заморский имеется…

Побледневший Сыма Лян вцепился в руку матушки. Сыма Фэн и Сыма Хуан зарылись ей в подмышки. Ша Цзаохуа расплакалась. Разревелась и Лу Шэнли. Последней захныкала восьмая сестрёнка Юйнюй.

На их плач обратили внимание и на возвышении, и под ним. С мрачным видом на них уставился и важный чиновник.

Сюй Сяньэр, даром что незрячий, подполз на коленях прямо к нему и слёзно возопил:

— Заступись за слепенького, высокий начальник! — И с завываниями стал биться лбом о землю, измазавшись жёлтой глиной.

Лу Лижэнь умоляюще глянул на важное лицо, но тот ответил ледяным взором, пронзающе острым, как свежевальный нож. Лицо Лу Лижэня покрыл холодный пот, взмокла и красная повязка на лбу, отчего казалось, будто он тяжело ранен. Утратив самообладание, он то стоял, опустив голову и глядя себе на ноги, то поднимал глаза, чтобы посмотреть на сидящих внизу. Встречаться взглядом с важным лицом он уже не решался.