Но особой милостью одарил он Филарета, назначив его ростовским митрополитом. От этой самой почётной митрополии — прямая дорога к патриаршему престолу. Чтобы возвеличить Филарета, Лжедимитрий отправил в заточение ростовского митрополита Иону за то, что в 1601 году он донёс на него царю Борису. Причина для опалы была, однако, найдена другая.

Прежний верный слуга Годунова Басманов, а ныне «верный пёс» нового царя, как его называли, с особым почётом провёл Филарета в царский дворец. Когда Басманов открыл перед ним двери, Филарет узнал бывшую любимую комнату царевича Ивана. Она была светлой и уютной. Польские шпалеры придавали ей нарядный вид. Едва Филарет успел оглядеться, как быстрой походкой вошёл «царевич». Он был в синем камзоле, золотое шитьё у ворота и петли из золотых нитей вместе с непривычным для русского глаза покроем придавали его наряду нездешний вид. Филарет окинул «царевича» взглядом, словно видел впервые. Кому он подражает? Сигизмунду? Взгляд милостивый, но манеры простоватые, и заметно, что одна рука у него короче другой. На рыжеватых волосах покоится соболья шапка, тканый верх которой украшен драгоценными камнями. Но роскошный наряд «царевича» не скрашивал некрасивость лица: нос будто расквашенный, глазки маленькие, на лбу и на носу бородавки. Тем не менее «царевич», кажется, был доволен собой. Во взгляде, каким он окинул монашеское платье Филарета и его седеющую бороду, промелькнуло снисходительное сочувствие.

— Садись, Филарет.

Самозванец указал гостю на кресло, а сам сел на невысокий трон, изготовленный для него и обшитый восточной тканью. Трон назывался малым и предназначался для частных бесед.

— Вижу, рад, что дождался моего воцарения, — продолжал самозванец. — Поставленный мною патриарх Игнатий жалует тебя ростовской митрополией. Будешь митрополитом в Ростове Великом.

Филарет поклонился. Лучшего назначения и желать было трудно. Это возможность жить в Москве, а в Ростове он будет наездами, по необходимости. Он догадывался, что ростовский митрополит Иона отправлен в изгнание. Самозванец воздал ему злом за зло. Но за что он наказал патриарха Иова, глубокого старца? Когда «царевич» был ещё монахом Чудова монастыря, не Иов ли приблизил его к себе и не дал хода доносу ростовского митрополита, чем не только спас жизнь самозванца, но и позволил ему бежать? И где прославленная доброта «Димитрия»? Где снисхождение к девяностолетнему старцу? Он согнал Иова с патриаршего престола, приказал унизить и опозорить его.

Обо всём этом Филарет узнал ещё в дороге. Не то чтобы ему было жаль Иова, нет: Филарет помнил, как в присутствии патриарха Салтыков высыпал коренья и бояре бесчестили Романовых. И всё же с Иовом поступили не по-христиански, а ведь некогда он был благосклонен к монаху Григорию, дал ему духовный чин и велел быть при себе. Видимо, люди со слабой совестью лишены и чувства благодарности. Такие люди ничего не прощают другим, хотя сами грешат без оглядки на совесть.

Возможно, самозванец уловил в лице Филарета какое-то сомнение, потому добавил:

— Мы не чиним крутой расправы над недругами, подобно Годунову. Иов спас свой живот...

При этих словах в глазах самозванца мелькнуло злобно-мстительное выражение, противоречащее его словам, и он тут же ушёл от затронутой темы и спросил:

— Что невесел, Филарет? Али духовная служба не по тебе?

Не дождавшись ответа, что было свойственно его манере вести беседу, он продолжал:

— Не понимаю, почему Борис упёк тебя в Сийский монастырь?

Озорно сверкнув глазами, добавил в шутку:

— Мог бы и в Соловецкий монастырь сослать, к белым медведям.

— Медведей и в Сийском монастыре было довольно. Подходили к монастырской ограде, один медведь сломал заделанный перелаз и очутился во дворе.

— Да ну?

Самозванец хохотал.

— Монахов-то, чай, всех перепугал?

Но вдруг, перестав смеяться, снова спросил:

— Что невесел, Филарет? Знаю, тебе там было не до смеха. Но, слава Всевышнему, Бориса уже нет. Воистину, кто другому копает яму, тот сам попадает в неё. Знаю, он пощадил тебя, потому что монах ему не соперник на троне. А братьев твоих Василия, Александра и Михаила станут упоминать в литургии: я велю Игнатию.

Филарет поднялся, поклонился.

— Жалую тебе и твоей семье жить в Ипатьевском монастыре, как тебе заблагорассудится.

Филарет вновь склонился в низком поклоне, произнёс:

— Доброта — величайшая добродетель повелителя.

Губы самозванца тронула улыбка тайного удовлетворения. Он любил при случае подчеркнуть своё знание римской истории и потому сказал:

— Мудрец Сенека оставил нам наставление: «Никто не записывает благодеяний в календарь».

Филарет ответил улыбкой, воздающей должное учёности «царя». Он был чрезвычайно доволен, что Ипатьевский монастырь был отныне в его «епархии». Это добровольное место уединения могло укрыть семью в случае столь возможных потрясений. Добро и то, что по соседству с монастырём расположены наследственные вотчины Романовых и Шестуновых-Шестовых. Будучи рачительной хозяйкой, старица Марфа давно болела душой, что хозяйство без неё пришло в запустение. Теперь в её воле навести там порядок. Он в её дела мешаться не станет. Она и в ссылке сохранила властолюбивый нрав. Удары судьбы не смягчили её характера, скорее наоборот.

Так получилось и на этот раз — Марфе пришлось хозяйничать самой. В костромские владения её провожали боярин Иван Никитич и её родня, ибо Филарету надо было остановиться в Ростове Великом. После любезной встречи у Лжедимитрия он направился к патриарху Игнатию, и ему впервые пришлось ощутить на себе его властитную волю и нелёгкий нрав. Не затрудняя себя приятной беседой, он повелел Филарету не мешкая ехать в Ростов и отслужить благодарственный молебен в главном Успенском соборе города — по случаю благополучного возвращения в Москву «царевича Димитрия». Далее Филарету надлежало учинить досмотр всему ростовскому клиру и заменить близких к опальному митрополиту Иову служителей церкви теми, на кого указал он, Игнатий.

В ростовскую епархию входили Ярославль, Углич, Молога, Белоозеро, Великий Устюг. В ростовском краю были боярские владения именитых вельмож, ибо Ростов расположен на нескольких сухопутных и водных путях. Филарет знал, что этот город мало пострадал от татарских нашествий, а его выгодное положение способствовало быстрому восстановлению. В Ростове совершались пышные богослужения, а церкви его отличались богатством и красотой.

Во время ссылки Филарет часто вспоминал, как он, будучи подростком, вместе с матушкой посетил ростовский Успенский собор. Ехали они в костромское имение Домнино, но по воле матушки остановили карету в Ростове Великом, возле собора. Никогда прежде не переживал он ничего подобного. Звуки церковного пения, когда казалось, что они лились с высоты, чудное сияние от икон, оправленных в золото и драгоценные каменья, слёзы умиления на глазах молившихся прихожан — всё это возымело на отрока такое сильное действие, что он разрыдался.