«Димитрию» было по душе мудрое спокойствие Филарета, тем более что в среде бояр были многие нестроения. В то время в ходу были доносы, но наушникам нечего было сказать дурного о Филарете.

Однажды самозванец призвал его для приватной беседы. Сам он казался расстроенным. Невзрачное лицо выражало беспокойство. Маленькие глазки искательно всматривались в Филарета, словно новый царь нуждался в его участии.

Филарет всё это видел и понимал. «Димитрий» был удручён тем, что Марина Мнишек, его долгожданная невеста, долго не ехала. Видимо, она не была уверена в прочности положения своего будущего царственного супруга, оттого и не спешила уезжать из Польши. Самозванец догадывался об этом, и самолюбие его страдало.

Филарет знал, что верный царский слуга Басманов, искренне привязанный к «Димитрию», в душе сокрушался вместе с ним и за его спиной поругивал «сквернавицу». Лишь из любви к царю он проявлял особое усердие, чтобы добыть лучшие заморские ткани и украшения к её приезду. В царский дворец доставили целый воз соболей, которые ценились иноземцами дороже всех заморских тканей.

На этот раз, однако, озабоченность царя имела другие причины. Он получил известие о том, что Марина, наконец, выехала, но в дороге ей чинили всякие помехи, не устраивали ей торжественных встреч, как было положено. Своими огорчениями «Димитрий» поделился с Филаретом. Тот успокоил его, и царь даже повеселел и разговорился.

— Ты не знаешь, Филарет, с каким нетерпением я жду... Сам знаешь кого... Без неё мне и царство не царство.

Помолчав немного, он сказал:

— Ах, Филарет, если бы ты видел мою панночку!

Маслянистые глазки самозванца ожили. Некоторое время он пребывал в мечтательном умилении. Жажда поделиться своими чувствами заставила его продолжать:

— Какая это будет царица, Филарет! Ангел земной... У русских не было такой царицы. Красоты неописанной, и столь же умна!

Лжедимитрий остановился, словно бы не находя слов.

— А твоя матушка? — с трудом скрывая насмешку, спросил Филарет.

— Матушка? — удивился самозванец, как бы не понимая, о ком идёт речь.

— Да, твоя матушка, Марфа Нагая. По красоте, дородности и уму ей не было равных среди царских невест.

С лица самозванца не сразу сошло недоумевающее выражение. «Он так и не привык считать Марфу Нагую своей матерью», — подумал Филарет.

— Ах, Филарет, я так долго был в разлуке со своей матушкой и счастлив, что после заточения в монастырь Годуновым она вернулась в Москву и ныне снова со мной. Ты правду сказал, что она была достойнейшей из цариц, но мне бы и в голову не пришло сравнивать её с царицей моей души...

...Вскоре после приезда Марины Мнишек самозванец, однако, отдалил от себя «матушку». Видимо, Марина решила, что этой игре в добродетельного сына пора положить конец.

Марина потребовала от царя и других уступок, и эти уступки коснулись Филарета. Теперь он не мог, как прежде, появляться на царских приёмах. Ему снова суждено было пережить «ссылку» — на этот раз в Ростовскую епархию. По чьей воле случились перемены в его судьбе — он узнал совершенно случайно.

Царские покои. Филарет стоял перед дверью, готовый войти, когда до него донёсся капризно-требовательный голос:

— Зачем ты пускаешь этого монаха в мои царские покои?

Самозванец робко возражал:

— Драгоценная моя, это мой родственник, брат покойного царя Фёдора... И потом, драгоценная моя, Филарет не монах, а Божьими судьбами митрополит.

— Нашёл о ком хлопотать! Он же туземец!

Филарет знал, что поляки называли туземцами русских людей.

— Мы дадим тебе своего митрополита.

Филарет поспешил уйти. На патриаршем дворе он приказал запрягать лошадей, чтобы вернуться в Ростов Великий. Не успел он выехать, как пришёл посланец с письмом царя, повелевающего ему отныне безвыездно пребывать в Ростовской епархии.

Некоторое время спустя Филарету опять вспомнилась поговорка: «Нет худа без добра». Действительно, разве «сквернавица» своей ненавистью к людям, над которыми была царицей, не способствовала мятежу и тем переменам в державе, что привели на царство его сына Михаила Романова?

Москвитяне были потрясены событиями, ранее неслыханными. Русский царь венчался с некрещёной полькой. Опасным и странным представлялся её отказ принять православие. Между тем венчанная на царство Марина, в отличие от прежних русских цариц, получала особые права московской государыни и в случае смерти супруга могла наследовать царство.

В ряду многих случаев своевольства и разорительного хозяйничанья чужеземцев на Русской земле это стало знаком надвигающейся погибели. Все тревожно ожидали, что принесёт завтрашний день, ловили слухи. Прорицателями становились и люди духовного сана. Говорили, что в Архангельском соборе таинственный голос возвестил: «Близки дни к исполнению всякого видения пророческого». А священник церкви подмосковного села Воробьёва во время проповеди читал из Библии: «...не останется втуне никакое видение пророческое, и ни одно предвещание не будет ложным в доме Израилевом».

Удивительно ли, что пан Сапега, у которого было много знакомых в Москве, уловил эту черту московской жизни и решил использовать её в своих интересах. В своё время он хоть и высказывал сомнение в законности венчания на царство «Димитрия», но быстро свыкся со случившимся и пришёл к выводу, что положение в Московии можно использовать в польских интересах. Об этом он и решил потолковать с Филаретом, как только представится удобный случай.

Филарет много лет не видел Сапегу — со времени своей опалы и ссылки — и с нетерпением ожидал возвращения краковской делегации, чтобы расспросить о нём.

И вдруг Сапега приехал сам в Ипатьевский монастырь, где в то время находился Филарет. Встреча произошла недалеко от ворот монастыря, у дороги, вдоль которой брёл Филарет, опираясь на посох. Сапега спешился, с трудом узнавая в огрузневшем, седовласом владыке знатного боярина, коего помнил красивым, быстрым в движениях, ловким. Филарет тоже нашёл, что Сапега изменился не в лучшую сторону. На его лице появилось выражение старческой брюзгливости, и этот тяжёлый, словно бы издалека, пристальный взгляд. На нём был тёмный дорожный камзол, подчёркивающий его сухощавую фигуру.

— Здорово, старче, — с добродушной иронией произнёс он. — Как тебя Бог милует?

— Сам видишь, как милует, — ответил Филарет.

— А я царя вашего ныне со свадьбой поздравил да попросил дозволения поохотиться в костромском лесу.

— Ну и добро. Гостем у нас будешь. Рад тебе. И природа тебе радуется. Вишь, будто в твою честь, всё буйно распустилось. Забыл, поди, как красивы наши края!

Какое-то мгновение оба молчали, слышно было, как внизу плескалась река. Всё кругом пышно зеленело. Ранние цветы — голубые незабудки да синие кукушкины слёзки — красовались даже по обочинам дороги. Терпко пахло берёзовым листом. Воздух был прозрачен и чист, и только движение ветерка напоминало о том, что и он тоже живой...