«Разрази меня гром, если я снова полезу в эту железяку», — сказал себе Даг. Впереди показалась лестница. Он приметил ее еще на пути в плотницкую. Старый добрый знак «Выход». Старик оглянулся и живо пошел по ступеням наверх. Он еще успел услышать, как открылись двери морга.

Даг прибавил шагу и снова глянул через плечо. Вурдалаков, вроде бы, не видать. Никто за ним не гонится. Первый этаж. Старик толкнул дверь и набрал полную грудь свежего воздуха. Красота. Пахло свежескошенной травой — газон перед больницей недавно подстригали. Утро. Денек обещал быть что надо. Кто бы мог подумать, что все так обернется?

Даг приметил впереди у главного входа деревянную скамеечку. Можно было, конечно, и от нее дощечку отломать. Тут-то дерево получше будет. Осина твердая, не то что сосна, хотя кусочек и потоньше. На его-то деревяшку чихнуть страшно, не то, что вырезать по ней, сразу сломается. Даг с кряхтением опустился на сиденье, вытащил из кармана нож и достал лезвие. Мимо шла женщина, она подозрительно взглянула на его нож и заторопилась прочь. «Нездешняя, — решил Даг. — Одета как-то не так. Может, из Сент-Джонса или с материка, приперлась поглазеть на чужое горе да притащить домой парочку сувениров на память. Ишь, гляди-ка, от собственной тени шарахается». Блеквуд ткнул ножом в ее сторону и крикнул:

— Ножи затем и придумали.

Женщина прибавила шагу, Даг только усмехнулся и покачал головой, а потом начал осторожно вырезать по дереву, к ногам посыпались завитки стружки.

— Обалдеть, что творится, — пробормотал он.

Через несколько минут из куска сосны начал проступать гладкобокий кит. Дерево нагрелось в ладонях, Даг поворачивал его и так, и этак, состругивал уголок здесь, прорезал дужку там, и вот, наконец, кит стал таким же теплым, как пальцы старика. Вышло очень похоже.

Ким не спала всю ночь, так и просидела в палате между двумя койками. Она спела для мужа и дочери все баллады, какие вспомнила. Джозеф то и дело задремывал и снова просыпался. Дыхательная трубка, которую ввели ему в горло, казалась Ким пуповиной, да и сам Джозеф больше всего походил на младенца в утробе.

Первые лучи солнца Ким встретила песенкой «Когда у ирландца смеются глаза». За окном засверкала бухта. Ким немного помедлила, завороженная неописуемо красивым видом, и пошла умываться. Над раковиной висело большое зеркало. «Кошмар», — подумала Ким, краем глаза заметив свое отражение, и быстро отвернулась. Чего уж тут разглядывать? Она спустила воду в унитазе, провела рукой по волосам, потом не удержалась и снова взглянула в зеркало. Губы потрескались, под глазами мешки, ни помады, ни теней, ни туши для ресниц. Прямо бледная моль. Может, накраситься? Да нет, и так сойдет. Помятой физиономией тут никого не удивишь. Вот душ бы принять и переодеться — другое дело. Ким налила себе воды из автомата. Вкус оказался совсем не таким, как в Сент-Джонсе. Гораздо приятнее. Ким принюхалась. Они что ее, фильтруют? Дома, стоило только поднести стакан к губам, сразу шибало хлоркой. Ким выросла в твердом убеждении, что вода пахнет, и всегда спорила с учителями, когда они говорили, что вода не имеет ни вкуса, ни запаха. Глупости какие! Конечно, имеет. Ан нет. Дело-то было в химии.

Ким вернулась в палату. Джозеф неподвижно сидел в кровати и с беспокойством смотрел на Тари. Казалось, он так и провел всю ночь, и теперь уже больше никогда не пошевелится.

— Ты и при жизни неважно выглядел… — пошутила Ким, чтобы разрядить атмосферу.

Волосы у Джозефа свалялись, щеки поросли трехдневной щетиной. Дыхательная трубка лежала рядом. Он явно сам вытащил ее из горла. Джозеф по-прежнему не двигался.

— Эй!

Ким подошла поближе, Джозеф вздрогнул и поднял на нее красные беспокойные глаза.

— Как она? — хрипло спросил он, закашлялся, сглотнул и потер горло.

Ким посмотрела на Тари. Она бы все на свете отдала за то, чтобы девочка очнулась и села. Ким так хотелось прижать к себе это крохотное детское тельце.

— Я не знаю.

— Она дышать не может? — Он снова закашлялся.

— Нет, врачи говорят, дело не в дыхании, — ответила Ким.

Она еще раз сходила к автомату, набрала стаканчик воды и принесла Джозефу.

— Спасибо.

Он отпил и поставил стакан на тумбочку.

— Дело в сердце. У нее переохлаждение, а это нагрузка на сердце. Гипотермия.

Джозеф осторожно свесил ноги с кровати, босые ступни коснулись кафеля. Он робко шагнул к Тари, замер, потом сделал еще шаг, нагнулся и нежно взял дочь за руку. При этом не сводил глаз с огромной иглы от капельницы. Разве можно совать такое в маленькую детскую ручку?

У Ким на глазах выступили слезы. Она с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться. Еще несколько часов назад Джозеф метался во сне, что-то бормотал о лицах под водой и пузырьках воздуха. А теперь он стоит рядом у постели Тари, вменяемый и жизнеспособный.

— Надо бы кофе попить, — сказала Ким.

— Я схожу.

Джозеф повернулся. Ноги слушались еще не очень хорошо, пришлось остановиться и перевести дух. Он посмотрел на свои босые ступни:

— А где моя обувка?

— Вон там. — Ким показала на шкафчик рядом с дверью в туалет.

Джозеф достал кроссовки, покрытые толстым слоем лесной грязи.

— Ты сам-то как? — спросила Ким.

— Вполне.

— Точно?

Ей не понравилось, как неуклюже Джозеф пытается завязать шнурки. Он намотал шнурок на указательный палец и застыл, но потом встряхнулся и завязал вполне приличный бантик.

Покончив с кроссовками, Джозеф выпрямился и опять замер, изумленно вглядываясь в каждую черточку на лице жены. Ким боялась пошевелиться и все испортить. Джозеф посмотрел на Тари. В глазах его отразилось такое горе, что Ким захотелось подойти и утешить его, взять за руку. Но прикасаться к мужу было все еще страшно.

— Что же это? — прошептал он.

Ким вытерла ему слезинку и растерла влагу между пальцами. Никогда еще она не видела, как муж плачет. Остатки выдержки покинули ее.

— Не знаю, — сам себе ответил Джозеф дрожащим голосом.

Ким бросилась к нему на шею.

— Я люблю тебя, — всхлипнула она и прижалась щекой к плечу Джозефа, не в силах больше сдерживаться. Впервые за долгое время Ким не пришлось врать.

Джозеф стоял, оторопев, и не знал, куда девать руки.

— Это все… — он нежно дотронулся до Ким, — … это на самом деле? — И крепко обнял. — Господи! — И заплакал, уткнувшись ей в волосы. — Это все правда?

Командор Френч задремал прямо за рабочим столом. Ему снились оранжевые лучи, падающие с неба на синюю гладь. Они не задерживались на поверхности, а сразу опускались в глубину. Вода постепенно светлела и наконец засверкала, как янтарь. Командор проснулся и не сразу понял, где находится. Какой-то кабинет, в глаза светит экран компьютера, на нем скринсейвер с вертолетами. В здании тихо, только слышно, как переговариваются диспетчеры: их оставили у приборов следить за турбулентностью в океане. Где-то далеко, то ли в другом конце здания, то ли в наушнике (командор предусмотрительно убавил громкость), бубнили голоса. Где именно, Френч так и не понял. Ну и наплевать.