Заметим здесь же, что Колчак вполне благосклонно относился к идее союза с Финляндией и 26 мая телеграфировал Юденичу: «Поход Маннергейма на Петроград чрезвычайно желателен, но при непременном условии участия в нем русского отряда под Вашим командованием», – соглашаясь на передачу «общего руководства военными действиями» финнам, с условием, однако, чтобы в освобожденной столице была установлена русская администрация. Окончательное же признание независимости Финляндии Колчак упорно откладывал, и причины, в общем, понятны: вопрос о государственной границе, которая стала бы проходить в непосредственной близости от Петрограда, не мог быть решен в горячке войны, да еще при преобладании финских войск в регионе. Вот как комментировался в русской печати соответствующий пункт ноты Верховного Правителя: «… Для ограждения столицы от возможности нападения врага со стороны Финляндии, России в силу необходимости приходится иметь там целый ряд крепостей и держать там русские войска. Это обстоятельство заставляет Российское Правительство очень осторожно относиться к полной независимости Финляндии и передать окончательное решение этого вопроса Учредительному Собранию». Поэтому, как вспоминал Гинс, адмирал опасался скоропалительным решением «связать Россию», и здесь ему нельзя отказать ни в благородном государственном чувстве, ни в определенном политическом расчете.

Для остальных же окраинных областей, также претендовавших на независимость («национальных группировок Эстонии, Латвии, Литвы, Кавказских и Закаспийских народностей»), у Колчака была лишь автономия. Любопытна и эволюция взглядов, бытовавших в Сибири на «украинский вопрос»: если в декабре 1918 года предполагалось, что украинские воинские части, формируемые здесь, будут на правах союзных находиться в подчинении генерала Жанена, то весной 1919-го украинский «курень [89]имени Тараса Шевченко» вышел на фронт в составе русского соединения (где и запятнал себя изменой и переходом к противнику), в апреле Колчак передавал Хорвату, «что он не находит возможным сейчас разрешать формирование украинских частей», а в июне фронтовая газета с гневом писала о новых «украинских» проектах: «Из каких русских людей образованы эти украинцы? Ведь никаких украинцев нет, их сочинили Австрия и Германия, чтобы отколоть часть России. Не достаточно ли этой комедии. Неужели недавние горькие уроки прошли даром?» В ответе же Верховного Правителя на союзную ноту Украина даже не упоминается…

Зато упоминается оккупированная румынами Бессарабия, судьбу которой союзники передавали на решение международной мирной конференции. Напротив, адмирал определенно отнес «бессарабскую» проблему к компетенции русского Учредительного Собрания, а в частной беседе, очевидно, отнюдь не полагаясь на добрую волю Румынии, отозвался о ней сурово и лаконично: «Все эти вопросы решит война».

Было ли это бравадой? Нет, в словах Александра Васильевича звучала подлинная решимость, – ведь даже в тот момент, а не в какой-то отдаленной перспективе, он был готов отстаивать русскую честь и русское достояние вооруженной рукою. Так, когда 26 сентября 1919 года командование союзного контингента во Владивостоке потребовало вывести из города русские части, – Командующий Приамурским военным округом получил из Омска следующую телеграмму:

«Повелеваю вам оставить русские войска во Владивостоке и без моего повеления их оттуда не выводить. Интересы государственного спокойствия требуют присутствия во Владивостоке русских войск…

Сообщите союзному командованию, что Владивосток есть русская крепость, в которой русские войска подчинены мне и ничьих распоряжений, кроме моих и уполномоченных мною лиц, не исполняют.

Повелеваю вам оградить от всяких посягательств суверенные права России на территории крепости Владивосток, не останавливаясь в крайнем случае ни перед чем.

Об этом моем повелении уведомьте также союзное командование».

Единомышленниками и надежными сотрудниками Верховного Правителя в этом вопросе оказываются дальневосточные Атаманы, в чей адрес обычно раздается так много упреков. А ведь нельзя забывать, что как Семенов, так и Калмыков перед лицом недружественных иностранцев оказывались в роли защитников русских рубежей, и на упреки в адрес обоих генералов, «не давших ни одного человека на основной противобольшевицкий фронт», следует напомнить: в Забайкальи и Приморьи им противостояли не только красные партизаны, но и… китайские войска.

В начале лета 1919 года из Пекина раздались резкие нападки на Атамана Семенова и угрозы открытия военных действий. «… Китайское правительство решило ввести свои войска в Маньчжурию и Читу, чтобы принудить меня оставить китайскую территорию и избавить местность от постоянной угрозы, – телеграфировал Григорий Михайлович Хорвату. – Я заявил местным китайским властям, что не допущу перехода границы Забайкалья китайскими войсками, им тут нечего делать». Кажется, с той же точки зрения следует рассматривать и поддержку Атаманом монгольских князей, стремившихся к отделению от Китая ряда территорий и в любом случае создававших немало забот китайской администрации, у которой, таким образом, оставалось меньше времени и сил для действий против России.

Зная о внутренних раздорах между пекинским правительством и его представителями на местах, Семенов попытался сыграть и на этом. В октябре 1919 года он ездил в Мукден для переговоров с генерал-инспектором Северо-Восточных провинций Китая (Маньчжурии), властным и самостоятельным генералом Чжан Цзо-Лином, и попытался добиться его согласия на ввод в полосу отчуждения русских войск из Забайкалья. Чжан Цзо-Лин то ли ушел от ответа, то ли лицемерно пообещал содействие, но не вселил в Атамана полного доверия, тем более что Григорий Михайлович уже делал попытки ввести в полосу отчуждения свои части под видом переброски их в Приморье (высадка «семеновцев» из эшелонов была пресечена китайскими войсками). Действия Атамана явно вели к восстановлению русского влияния на КВЖД во всем его объеме, и достойно сожаления, что они, как и «монгольский проект», были тенденциозно представлены адмиралу Колчаку в качестве «прояпонских авантюр».

Сразу подчеркнем, что недружелюбие китайцев вовсе не было ответом на эти решительные и действительно авантюрные поступки Атамана. Еще в мае стало известно о готовящейся пекинским правительством отправке на Амур «трех речных крейсеров», а в июле японский представитель сообщал адмиралу Тимиреву о начале реализации этих планов. По-видимому, подготовка экспедиции затянулась, и китайские корабли на Амуре появились только в октябре. Вопреки распространенному мнению, это были не речные пароходы, спустившиеся из Маньчжурии по Сунгари, а мореходные канонерские лодки из Шанхая, вошедшие с моря в устье Амура и двинувшиеся вверх по реке. Однако 24 или 25 октября (в источниках приводятся различные даты) канонерки были обстреляны с берега артиллерийским огнем верстах в двадцати от Хабаровска.

Приказ об открытии огня отдал Атаман Калмыков, который потребовал немедленно увести корабли в Николаевск-на-Амуре, что китайцы и вынуждены были сделать, – Колчак же благодарил Калмыкова за проявленную твердость. Показательно, что ни пекинское правительство, ни генерал Чжан Цзо-Лин, несмотря на угрозы, так и не решились ни на какие ответные действия; но вряд ли это следует объяснять исключительно твердой позицией Атаманов или авторитетом Верховного Правителя. Похоже, что свою роль тут сыграла позиция союзников, пока не собиравшихся отступаться от адмирала, – с западными же державами Китай явно не желал ссориться.