Все же Колчак настоял на своем, какие бы критические комментарии ни вызывало это у Жанена, писавшего: «Протесты адмирала дают основания догадаться, что он претендует на компетентность в военном деле, что, однако, не облегчает положения вещей, ибо очень спорна его компетентность в вопросах пехотной тактики». Вряд ли стоит переоценивать воинские таланты и опыт самого Жанена, не поднявшегося на войне выше командира бригады, основную же службу несшего в штабах, а с весны 1916 года – военно-дипломатическим представителем при русской Ставке; но в любом случае назначение француза на должность главнокомандующего явно компрометировало бы Российское Правительство. Ни европейцы, ни американцы упорно не желали этого понимать, еще 8 января 1919 года полагая, что «все союзные войска в Сибири, как русские, так и иностранные, располагающиеся к западу от оз[ера] Байкал, впредь будут контролироваться ген[ералом] Жаненом». И потому достигнутый компромисс, отразившийся в официальном сообщении от 18 января, представляется актом государственной мудрости Верховного Правителя и его кабинета:

«Прибывший по поручению Союзных Правительств генерал Жанен – представитель высшего междусоюзного командования [ – ] вступает в исполнение своих обязанностей в качестве Главнокомандующего войсками союзных с Россией Государств, действующими на востоке России и в Западной Сибири. Для достижения единства действий на фронте высшее русское командование, осуществляемое Верховным Главнокомандующим – Адмиралом Колчак – будет согласо[вы]вать с генералом Жанен общие оперативные директивы, о чем Верховным Главнокомандующим даны соответствующие указания Начальнику Штаба.

Одновременно вступает в исполнение своих обязанностей генерал Нокс – сотрудник генерала Жанен по вопросам тыла и снабжения, предоставляемого союзными правительствами для нужд русского фронта, вследствие чего Верховным Правителем предписано военному министру согласовать свою работу с задачами, возложенными на генерала Нокс».

Следующий удар был еще тяжелее. С недоумением и возмущением читали русские военачальники и государственные деятели радиограмму из Парижа, где начиналась мирная конференция. В ней за общими словами о желании помочь русскому народу и нежелании вмешиваться в русские дела шла сбивчивая и не до конца принятая русским радиотелеграфом резолюция, опубликованная 29 января 1919 года в таком виде: «Обращаемся к каждой группе, стоящей у власти или стремящейся к ней, или военному контролю в Сибири, или в границах Европейской России, существовавших до войны (исключая Польшу и Финляндию), чтобы они назначили представителей в числе для каждой группы. Они будут приняты представителями союзников, чтобы, заключив перемирие между партиями (пропущено). Эти представители приглашаются на совещание с представителями союзных держав, чтобы были выяснены желания всех русских партий и, если есть возможность, чтобы было достигнуто соглашение или приняты меры (пропущено). Просим немедленного ответа на это приглашение. Путь и поездка морем (в качестве места переговоров назывались Принцевы острова в Мраморном море. – А.К.) будет обеспечена всем представителям партий. Представители ожидаются 15 февраля 1919 года».

По свидетельству управляющего министерством иностранных дел Сукина, «Колчак лично никогда не рассчитывал на иностранцев и относился холодно к понятию “союзники”». Однако, как вспоминает Гинс, и адмирал при чтении парижской радиограммы не смог сдержать изумленного возгласа: «Господа, ведь это – предложение мира с большевиками!» Правда, союзные дипломатические представители вскоре уверили Верховного Правителя в сохраняющемся благорасположении, предполагая, что конференция «задумана для того, чтобы испытать большевиков и после демонстрации их непримиримости создать основание для широкой помощи в борьбе с ними», и просили «до получения подробных разъяснений из Парижа не отказываться решительно от сделанного предложения». Гинс утверждает, что адмирал обещал им вообще не отвечать на «неясную по содержанию» радиограмму, однако в действительности ответ последовал в форме правительственного сообщения, опубликованного 28 января:

«23-го сего января Совещание Мирной Конференции в составе представителей Франции, Англии, Америки, Италии и Японии приняло решение, определяющее отношение этих государств к России. Точный текст этого постановления еще не известен Русскому Правительству. Однако оно осведомлено в общих чертах о содержании указанной резолюции, в которой Державы предлагают отдельным частям и группировкам России, располагающим на местах политической или военной властью, прислать к 15-му февраля своих представителей на Совещание, где будут присутствовать также и представители великих Держав…

Во избежание возможности преждевременных толкований и неправильного понимания сущности предложений Держав, Правительство считает долгом заявить, что начатые в связи с этим переговоры с союзниками ни в какой мере не могут отразиться на борьбе, ведущейся сейчас на фронте против предателей родины, и что ответственная работа воссоздания Государства Российского, творимая сейчас в Сибири и на Востоке России, будет продолжаться Правительством с прежним напряжением».

Кто и кого испытывал, в результате так и осталось невыясненным, потому что советское правительство, несмотря на довольно благоприятное для него положение на фронтах, обеими руками ухватилось за «неясное по содержанию» предложение. Первоначально Совнарком также запросил разъяснений, но уже 4 февраля разразился самыми широкими обещаниями. Было заявлено о готовности «признать долги старого правительства»; «приступить немедленно к выплате процентов по старым займам и предоставить ряд концессий государствам или капиталистам»; воздержаться («на основе взаимности») от политической пропаганды; провозглашалось даже согласие «говорить и о территориальных уступках». Условие было только одно – «ничто не должно мешать советскому народу устраивать свою жизнь на социалистических началах». Фактически Ленин за допущение в Россию иностранного капитала, предоставление экономических выгод и проч. стремился выторговать себе свободу рук внутри контролируемой части страны (весной 1919 года он соглашался и на замораживание всех фронтов, после чего «все существующие де факто правительства» оставались бы «на занимаемых ими территориях»).

Невелики сомнения в том, что западные державы охотно пошли бы на столь выгодные условия, которые к тому же вполне соответствовали как пацифистским, так и «прогрессивным» устремлениям одного из влиятельнейших участников мирной конференции – американского президента Вильсона. «Я думаю, – вспоминал британский премьер-министр Д.Ллойд-Джордж, – что идеалистически настроенный президент… смотрел на себя как на миссионера, призванием которого было спасение бедных европейских язычников… Особенно поразителен был взрыв его чувств, когда, говоря о Лиге наций, он стал объяснять неудачи христианства в достижении высоких идеалов. “Почему, – спрашивал он, – Иисус Христос не добился того, чтобы мир уверовал в Его учение? Потому, что Он проповедовал лишь идеалы, а не указывал практического пути для их достижения. Я же предлагаю практическую схему, чтобы довести до конца стремления Христа”. Клемансо (французский министр-председатель. – А.К.) молча раскрыл широко свои темные глаза и оглядел присутствующих…» Русские военачальники, к счастью, были избавлены от подобных сентенций, но заявления союзников о нежелании «ни под каким условием» поддерживать «противореволюционную деятельность» тоже могли заставить недоуменно вытаращить глаза. И потому, решительным протестом сорвав очередную ленинскую попытку торговать Россией, правительство Колчака выступило с официальным обращением, опубликованным 21 февраля и явно адресованным иностранным радетелям демократии.