из этих версий не дает ответа на вопрос: почему был убит именно Урицкий. Розалия Эдуардовна, безусловно, ошибалась — Урицкий никуда не уходил от еврейства. Он просто не способен был на это. Весьма сомнительна, хотя Отто и Рикс и настаивали на этом, заинтересованность сионистских организаций в устранении Урицкого. Им Урицкий не мешал. Официальная версия тоже не выдерживает критики в силу именно романтичности ее. Расстрел Перельцвейга мог стать внешним поводом, предлогом, но никак не побудительным мотивом для Каннегисера.

Хотя убийство Урицкого и было совершено Каннегисером «по собственному побуждению», но продумано и спланировано оно было предельно тщательно. Изумляет и хладнокровие Каннегисера. Он не собирался попадаться в руки чекистов. В ходе следствия удалось выяснить, что вечером Каннегисер должен был отправиться с поездом, место на котором выхлопотали ему родственники, в Одессу. Выяснилась и другая любопытная деталь. Именно в тот момент, когда Леонид мчался на велосипеде по Миллионной улице, навстречу ему двигался вооруженный браунингом Юлий Иосифович Лепа, бухгалтер из отцовской конторы. Другая сотрудница — секретарша Иоакима Самуиловича Каннегисера — Гальдергарда Иоанновна Раудлер тоже почему-то именно в это время появилась возле Певческого моста. Разумеется, это может быть и совпадением, но совпадение, что и говорить, удивительное.

Впрочем, это не важно, поскольку оторваться от погони Леониду Каннегисеру, несмотря на все его хладнокровие, все-таки не удалось…

2

«Часов в одиннадцать раздалась команда: «Караул, в ружье!», что мы тотчас же исполнили и увидели, что лежит труп тов. Урицкого… Мы сейчас же сели в поданный автомобиль и поехали догонять убийцу. Доехали до набережной, где наша машина почему-то встала… Мы тотчас же выскочили и побежали пешком по Миллионной улице… Когда я стал в его стрелять из винтовки, то убийца свернул в ворота дома 17 по Миллионной и после, соскочив с велосипеда, бросил его у ворот, а сам побежал по лестнице наверх…»

Это показания Викентия Францевича Сингайло, охранника, которому принадлежит сомнительная честь задержания Каннегисера.

Совершенно очевидно, что до запланированного места Леонид просто не успел доехать. Как свидетельствовал А. В. Андрушкевич: «Солдат дал выстрел по велосипедисту. Велосипедист свалился с велосипеда, захромал и бросился во двор».

Этот момент падения с велосипеда и панику, охватившую его, Леонид Каннегисер переживал потом мучительно и долго. Уже оказавшись в тюрьме, более всего он стыдился этой растерянности, страха, которому он позволил восторжествовать над собой.

Не помня себя, он позвонил в первую попавшуюся квартиру, умоляя спрятать его. Когда же его не пустили, бросился к другой квартире, где дверь была приоткрыта, оттолкнул горничную и, ворвавшись в комнату, схватил с вешалки пальто, а потом, натягивая его поверх тужурки, снова выбежал на лестницу. Но с улицы уже заходили в подъезд солдаты, и, выстрелив в них, Леонид бросился по лестнице наверх.

В панике и растерянности, охвативших Леонида, ничего удивительного нет. Он не был профессиональным убийцей. Нервы его были напряжены уже и в вестибюле дворца Росси, а что говорить, когда, свалившись с велосипеда, он понял, что рушится разработанный план побега и через минуту-две он окажется в руках охранников.

Столь подробно останавливаюсь я на этом эпизоде только для того, чтобы показать, какой изумительной силой воли обладал этот юноша. Ведь вбежав по лестнице наверх, отрезанный ворвавшимися в парадное охранниками, он все же сумел взять себя в руки и еще раз продемонстрировать завидную выдержку.

Впрочем, лучше, если об этом расскажет непосредственный участник событий, охранник Викентий Францевич Сингайло.

«Мы сделали из моей шинели чучело и поставили его на подъемную машину и подняли вверх, думая, чтобы убийца расстрелял скорее патроны… Но когда лифт был спущен обратно, моей шинели и чучела уже не было там. В это же время по лестнице спускался человек, который говорил, чтобы убийца поднялся выше. Я заметил, что шинель на человеке моя и, дав ему поравняться со мною, схватил его сзади за руки, а находившиеся тут же мои товарищи помогли…

При обыске у него был найден револьвер, который я взял себе, а также взял и свою шинель…»

Увы… Уйти Леониду Каннегисеру не удалось, но какое поразительное хладнокровие и бесстрашие нужно иметь, чтобы за короткие мгновения побороть растерянность, тут же оценить ситуацию, вытащить из лифта чучело, натянуть на себя шинель и спокойно спуститься вниз…

Безусловно, герою романа Дюма, который накануне читал Леонид, проскользнуть бы удалось. Это ведь оттуда и авантюрность, и маскарад… Другое дело, что охранник Викентий Францевич Сингайло никак не вписывался в романтику «Графа Монте-Кристо». Человек приземленный, он сразу узнал родную шинель и, конечно же, не дал ей уйти…

«Беря револьвер, — каялся потом Сингайло, — я не думал, что, беря его, я этим совершаю преступление. Я думал, что все, что было нами найдено, принадлежит нам, то есть кому что досталось… Один товарищ взял велосипед, другой — кожаную куртку. Я думаю, что они их взяли себе».

Леонид Каннегисер не потерял самообладания, даже когда охранники принялись избивать его. Он не кричал от боли, лишь презрительно улыбался. Из рук охранников его освободили прибывшие к дому номер семнадцать чекисты.

В ЧК на допросах Каннегисер тоже держался мужественно и очень хладнокровно. Коротко рассказав, как он убил Урицкого, на все прочие вопросы отвечать отказался: «К какой партии я принадлежу — назвать отказываюсь».

Он уже окончательно успокоился и первое, что сделал, когда ему дали бумагу, написал письмо. Ни матери, ни сестре, ни любимой. Письмо адресовалось князю Петру Левановичу Меликову, в квартире которого он стащил пальто.

«Этим письмом я обращаюсь к Вам, к хозяину этой квартиры, ни имени, ни фамилии Вашей не зная до сих пор, с горячей просьбой простить то преступное легкомыслие, с которым я бросился в Вашу квартиру. Откровенно признаюсь, что в эту минуту я действовал под влиянием скверного чувства самосохранения, и поэтому мысль об опасности, возникающей из-за меня, для совершенно незнакомых мне людей каким-то чудом не пришла мне в голову.

Воспоминание об этом заставляет меня краснеть и угнетает меня…»

Я не хочу сказать, что Каннегисера не волновала судьба незнакомого ему человека, которого из-за него забрали в ЧК, но все же цель письма не только в том, чтобы (Петра Левановича Меликова, кстати сказать, расстреляли) облегчить участь невинного. Нет. Письмо это — прежде всего попытка стереть то некрасивое пятнышко нескольких мгновений малодушия, которое нечаянно проступило на безукоризненно исполненном подвиге…

Написав это письмо, Леонид тут же — не зря накануне убийства читал он «Графа Монте-Кристо» — принялся разрабатывать план собственного побега.

Было ему двадцать два года…

3

Еще задолго до