– А ты кулаком по столу! Не поможет – кулаком в глаз!

– Да ну тебя.

Вадик дачи не имел, но долго ждать, когда землевладельцы наговорятся, не мог.

– А я уже созрел, чтобы дать в глаз. Дома рта раскрыть нельзя – сразу перебивает: «Я знаю, что ты скажешь». Дура ж набитая…

Митя вдруг заметил, что его приятель начал лысеть. Пока его плешка едва просвечивала.

– Это ты зря, – возразил он. – Твоя Динка – весьма продвинутая девушка, умная. Ты можешь хвастать сколько хочешь, но по многим вопросам она тебе сто очков форы даст.

– Это она по сравнению с тобой с сотней очков впереди.

По дороге домой Лена воспитывала мужа:

– Чего ты к Вадику цепляешься? Он такой, какой есть, и другим не будет. Ему надо, чтобы он был всегда прав и впереди всех. Его Дина, действительно, умница, у неё ровный характер, она терпелива. От этого он и бесится. А ты ещё масла в огонь подливаешь. Будешь его дразнить – он скоро кусаться начнёт.

Митя следил за её словами вполуха, размышляя о своём:

«Вадик и так любит в споре больно укусить. Пашка тоже. А хуже всего то, что и меня это не миновало. Это не спор, а свара какая-то. В армии за нами такого не водилось. И разговоры всё какие-то пошлые. Где те времена, когда мы философствовали о смысле жизни, пытались понять тайные пути судеб?»

Митя попал в науку в то время, когда исследователей, пытающихся познать природу, накопилось очень много. На бескрайних геологических угодьях Митиным коллегам было тесновато, ибо сгрудились они все на маленькой площадочке и возделывали каждый на свой лад почти одно и то же, попутно затаптывая возделанное соседом. Поэтому для части учёных их работа представлялась вечной гонкой с преследованием, выматывающей гонкой, в которой надо было успеть обогнать других, надо не дать обогнать себя. Иные садились на что-нибудь одно, с маниакальным упорством это что-нибудь одно долбили, долбили, как ворона сухую корку, и в результате выдалбливали себе учёные звания, должности, имя, уважение и зависть друзей-соперников. Другие хватались за разное – сегодня за это, завтра за то. Среди таких находилось немало желающих просто успеть прикоснуться к, как можно большему, количеству вопросов даже в тех направлениях, в которых они не были специалистами. Тем самым они как бы навешивали на эти вопросы ярлычки со своими фамилиями. Точно также Митин кот Степан на даче метил всё – деревья, кусты, дом, сарай, чтобы другие коты знали: он здесь побывал. А гонщики, помимо этого, могли рассчитывать на то, что на них будут ссылаться в книгах и статьях. Чем на тебя больше ссылок, тем твоё имя заметнее. Гонка есть гонка, и в ней число разработок явно сказывалось на их качестве. Качество страдало.

Но промеж тех, кто хватался за разное, изредка встречались совершенно бескорыстные исследователи. Они руководствовались одним: лишь бы им было по-настоящему интересно. Интерес исключал даже намёк на халтуру, но частая смена направлений не позволяла добиться капитального результата. Зато сколько удовольствия получал такой человек! Выбранный исследователем способ существования в науке никак не зависел от масштаба его таланта.

Пока Митя надеялся стать кандидатом наук, он, подобно упорной птице, долбил в одну точку, выстраивая из результатов долбёжки цельную законченную работу. Но после того, как он прекратил свой сумасшедший, на одном дыхании бег, появилась возможность оглянуться, заняться нерешённым и интересным. Командиры в тех местах копать не хотели – там можно было ничего не выкопать. И хотя в науке отрицательный результат – тоже результат, ставить рискованные темы никто не пытался. Беспроигрышные – другое дело. Но это неинтересно. И Митя с увлечением занялся разгадкой маленьких тайн природы. На никем не посещаемых пустырях ковырял он по мелочам. Ничего серьёзного. Он добросовестно отрабатывал то, что от него требовали, но, имея доступ к материалам, попутно удовлетворял своё любопытство за казённый счёт.

Временами работу в полуподвале завершали междусобойчики – банкетики по случаю чьего-нибудь дня рождения или официального праздника. Потом в соседней комнате появилась шашлычница. Громоздкий агрегат, сверкая жестью, предлагал, намекал, соблазнял. Прибор не мог простаивать, и междусобойчики участились. А где застолье, там разговоры. Через них Митя проникал в жизнь института, постигал его характер, узнавал людей. Ленка тут же отреагировала по-своему. Как не убеждал её Митя, что в его роду алкоголиков никогда не было и быть не может, она твердила одно: он спивается. Что она понимала под этим словом? Вот доходили слухи, что спивается Игорь Соколов. Так того, рассказывают, приносили, как бревно, а назавтра он ничего не помнил. А Митя как раз, наоборот, всё помнил, о чём говорили. Для этого он, собственно, в посиделках и участвовал. А там толковали о разном.

Маленькое общество волновалось то состоянием экономики в стране, то проблемой, на чём лучше настаивать водку. Но чаще всего обсуждались текущие институтские дела. Например, можно ли вести настоящее научное исследование по плану? Поиск нацелен в неизвестное, которое никаким планом предусмотреть невозможно. А ведь утверждённый план дополнялся, так называемым, встречным планом, учёного заставляли брать обязательство закончить работу раньше намеченного срока. Ну не дрова же мы рубим!

А то, что до начала работ ты обязан взять обязательство внедрить столько-то рекомендаций – это можно назвать разумным? А если исследования зайдут в тупик? Впрочем, в тупик они не зайдут. Темы с заранее неясным выходом никто не ставит. Живо обсуждался ещё один грандиозный вздор: подведение итогов соцсоревнований в конце года. По этим итогам отделам или выделялась, или не выделялась денежная премия. За каждое свершение, считавшееся полезным, отделу начислялись баллы. Баллы за законченные темы, за опубликованные статьи, баллы за выходы на овощную базу (три выхода приравнивались к публикации одной статьи). А за огрехи баллы снимались. Система сортировки отделов вызывала в душе почти каждого свирепый всплеск возмущения, поскольку она не выдерживала никакой критики. А поскольку с ней связывались материальные блага, то она была, по сути, растленной.

– Так что ты решил с диссертацией? – Минервин искоса посмотрел на Митю.

Олег оставался таким же спортивным, широкогрудым, скуластым. Он был всего лет на семь старше Мити, но должность сделала его солидным.

– Решил, что хватит ей мою кровь пить. Я теперь буду жить и работать в своё удовольствие.

– Может быть, зря? Добавил бы к тому, что наработал, ещё несколько объектов нашего типа. Ну, смотри сам. Если надумаешь, скажи, поможем.

Ну, уж нет. Снова стать зависимым, управляемым – ни за какие коврижки! Сорвавшись с крючков, Митя упивался подобием свободы.

Общество при шашлычнице обсуждало вопрос о том, способна ли в отделе родиться свежая мысль? Одни говорили о том, что темы ставят не те, другие вяло возражали. И вот предложили высказаться Мите.

– Про тематику я пока ничего сказать не могу, – начал он, – а вот про то, как здесь работа поставлена… В моём прежнем институте ни шеф, ни кто другой практически не интересовались, что я там изобретаю. В конце концов мои фантазии Похолкова устроили, и слава Богу. Сам же Виктор Титыч свои сокровенные задумки не афишировал. Здесь же, наоборот – нет покоя от Корякинских идей. Это и есть главный источник мыслей и гипотез.