Это была игра в первобытную жизнь, отдых от самой себя, от работы, от всех, от всего. Казалось бы, что мешало просто отдохнуть в комфортном и тихом местечке? К чему такое дикое переодевание в какую-то старуху? А как было иначе войти в самые подлинные, недосягаемые ей, слои простой народной жизни, высмотреть, выспросить, прочувствовать нечто, может и ценное, может, бестолковое и пустое. Прожить какую-то чужую жизнь, заставить поверить простаков в её подлинность. Это был не только психологический эксперимент над собою, но и над окружающими людьми. Не исключено, что лицедейство – вид душевного недуга, врождённый порок глубочайшей пустоты вместо того органа, что у прочих и нормальных людей называется душой. И вместо души там скрыта какая-то пластичная субстанция с зеркальным напылением, способная отражать в себе всё, оставаясь ничем. Потому такие люди во все времена были либо изгоями, либо преступниками, либо сумасшедшими. Особенно много таковых было среди бродяг. Когда же лето стало крениться к осени, Сирень, опившись козьего молока на всю оставшуюся жизнь, после того самого праздника в Храме Ночной Звезды отбыла в столицу уже навсегда, и её заместил дед из покинутого ближнего селения.

В то лето Судьба и сорвала внезапно метафорический утерянный замок с той двери, за которой и томилась запертая тайна Сирени, за которой тридцать лет жил он, утраченный сын. Вдруг прибыл на лодке с того берега молодой мужчина – помощник мага полуразваленного уже и обречённого на слом Храма Ночной Звезды. Он ей не понравился как-то сразу. А был он статен, красив чётко вылепленным лицом, ярок до грозности тёмными глазами. Явно мнил себя потенциально-великой фигурой, пусть и не сейчас, так в будущем, не понимая недальновидным умом, что Храм скоро перестанет существовать, как умрёт старый маг, а люди все будут раскиданы по «Городам Создателя». Бродягам же и прочим выселенцам никто Храмов уже не строит. Никто им не устраивает празднеств, не служит им никто. Или зазнайка воображал, что ему дадут попользоваться сокровищами, скрытыми в подземных уровнях Храма? Это было просто смешно! Его туда никто и не допустит, как только Храм Ночной Звезды перестанет действовать. А если бы он посмел тронуть хоть малую часть, его бы просто утопили в океане. И магом настоящим он уже не станет. Припоздал со своим рождением.

– Тебя зовут-то как, гордец глазастый? – спросила мнимая баба Верба. Она умышленно сгорбилась и умышленно едва не тыкалась в него носом-накладкой, изображая подслеповатую дуру. Она уловила его свежий и сильный дух ухоженного и зрелого мужчины. И дух этот её как-то странно взбудоражил.

– Капа, – ответил тот хмуро, неохотно, брезгуя общением со старухой. Сирень поразилась странности имени, – Кто же тебе дал столь несуразное имя? Капа. Это не в честь ли того паразитического нароста, что селится на стволах берёз? Что за причуда давать такое некрасивое имя?

– С тобою и со мною вот не посоветовались, – огрызнулся помощник мага, явно задетый. Явно он носил своё имя, как гнёт души. Да и кому охота носить имена – насмешки над человеческим достоинством? Неожиданно он разоткровенничался, когда пил чай с нею в чисто вымытой кухне ночлежного дома. Там, где Сирень ела и пила, должна была быть идеальная чистота. Грязновато было лишь в тех помещениях, где останавливались посетители, не успевшие засветло добраться в Город Создателя. Или если ждали кого, чтобы переплыть на лодке на ту сторону. Капа ел её пироги с вишнями, размякал от их сдобного вкуса и нежности начинки. Шумно втягивал в себя тёмно-фиолетовый чай, явно изумляясь тому, откуда такая диковинка тут, у нищей карги.

– Мне один человек, что тут вынужденно заночевал, подарил пакетик с привозным чаем. Непростой был посетитель, – опередила его вопрос Сирень и льстиво добавила, – Вот решила угостить такого осанистого и тоже непростого гостя.

Капа принял похвалу, посчитав за искреннее восхищению собою. Заметно подобрел от угощения.

– Не подходит тебе такое несуразное имя, – не отставала Сирень, ряженая под старуху. – Даже издали видно, что ты маг. Пусть и будущий только, а с простым мужиком не спутаешь тебя ни за что. Прям и могуч, как ствол сосны, лицом благороден, а из глаз излучение силы.

Ключик был найден, парень оказался падким на лесть, да и простоватым весьма, – Подкинули меня в младенчестве у порога Храма Ночной Звезды. Наш маг Вяз – человек доброго сердца, безупречного служения. Подобрал меня и оставил себе. Он тогда уже страдал от одиночества. Стал сентиментален от пожилого возраста. Захотел забавы себе, хоть кого рядом с собою.

– Что же доброта не сподвигла его дать подкидышу достойное имя? – спросила актриса по призванию, а не по должности, с трудом уже снижая свой сочный голос до нужной хрипотцы, но не отпуская парня из паутины своих чар.

– Не мог он. Запрет был наложен на то, чтобы давать имя другое, чем то, о каком наличествовал документ, лежащий в складке одеяльца. А маг не один был, как меня, бессмысленного на ту пору, нашёл. Тогда праздник был. Народу много. Все имя прочли. Нельзя было запрет нарушить. Раз кто-то дал такое имя, так ему и быть.

– Чем же таким особенным был подкреплён тот запрет? – обмирая душой, холодея конечностями, продолжила расспросы Сирень.

– На том документе была печать самого КСОРа. Печать главного мага и главной магини. Каким-то образом они посодействовали наречению младенца именно таким именем. Думаю я, что старый Вяз догадался, что кто-то из магов или магинь нарушил закон и в результате их прелюбодеяния возник я. Потому и оставил меня Вяз у себя. Думаю, ему и помощь материальную, какую никакую, а дали для моего выкармливания. Меня же растила старая бывшая магиня из Храма Утренней Звезды. Понятно, что никаких тайн ему не открыли. Да оно ему и не надобно было. Он рад был, что обрёл себе, вроде как, позднего сына. Конечно, он был сух со мною, строг, но никогда не обижал ничем.

Пусть и помимо его воли, чары магини оказывали нужное воздействие на его сознание, такая вот его готовность к откровенности говорила ей о многом. За внешней важностью скрыто и много хороших его качеств. Открытость, доверчивость, прямодушие. Хотя всё это было и прошито мелкими, неприятными вкраплениями дурных свойств его натуры, – Капа. Капа. Ки – па и дальше что? – повторяла она, охваченная озарением, кто он и почему он «Капа».

– Дальше ничего. А чего тебе ещё надо знать? Лучше быть молодым и здоровым, хоть пнём назови, чем такой вот скрюченной и полузасохшей Вербой, как ты, – дерзко заключил