— Да ему хотя бы полчаса выдержать! — заявил представитель Центра, когда Слава подошел к спорщикам. — А потому нечего вам, товарищ лейтенант, геройствовать понапрасну!

— Да выдержит он, выдержит! У немцев нечем его подбить! Не потащат же они пушки в лес! Вы только пехотное прикрытие обеспечьте, чтоб гранату не сунули! — Танкист, которому как раз и предстояло воевать на бронеинвалиде, потряс в воздухе рукой, сжатой в кулак. — Товарищи командиры! У нас целых пятнадцать снарядов есть!

Ага, и из них шесть — бронебойные, которые в этом бою на хрен не нужны! Слава пока вообще не понимал, зачем сажать в приманку людей. Точнее — до настоящего момента он считал, что достаточно выпустить пару снарядов да расстрелять диск пулемета — и все: ноги в руки, гранату в боеукладку и бежать!

— Во-первых, лейтенант, наша задача в том и состоит, чтобы противник в лес пушки потащил! Во-вторых, они могут лес поджечь, и тогда вы сами вылезете. Потому ставлю вам боевую задачу: дождаться прихода автомашин, не выдавая своего присутствия пропустить их и уничтожить максимально возможное число. Для нас главное, товарищ Скороспелый, чтобы у противника уцелела хотя бы одна радиостанция! Желательно также, чтобы уничтоженные машины стояли одной кучей, блокируя проезд по дороге. Сигнал для обязательного, я повторяю: обязательного отхода — три ракеты черного дыма. Вы, товарищ лейтенант, конечно, можете со своим комсомольским задором приказ на отход проигнорировать, но группа прикрытия не будет ждать ни одной лишней минуты. И не надо морщиться! Цена геройства — чья-то ошибка! Мы же должны выполнить задачу! С минимальными потерями, дабы сохранить силы для дальнейших действий! Задача ясна? Выполнять! — Резко развернувшись, Слава зашагал вдоль по просеке.

Обернулся он только один раз — когда дошел до дороги. Лейтенанта нигде видно не было, очевидно, уже залез в столь любимую им «коробку», вокруг которой суетились бойцы, прикрывая неподвижный танк маскировочными сетями (в поселке на берегу огромного озера нашлось столько сетей и переметов, что отряд был обеспечен средствами маскировки для танкового батальона, а не то что для пяти машин). Еще с десяток бойцов споро оттаскивали в кусты бревна-катки, в то время как четыре человека, вооружившись срубленными елочками, в прямом смысле этого слова заметали следы. Буквально на глазах «бэтэшка» превратилась в невысокий холмик, а просека приобрела вид если и не первозданный, то по крайней мере натуральный, если так можно выразиться. А следы тележных колес вещь в этих краях настолько обыденная, что может вызвать подозрение лишь у законченного параноика.

Деревня Хоново Борисовского района Минской области, БССР. 24 августа 1941 года. 13:33.

— Господин гауптман! Полицейские уже выдвигаются! — Перед машиной командира сводного батальона остановился запыхавшийся солдат.

— Черт знает что! — прошипел сквозь зубы офицер, бросив короткий взгляд на часы, — эти якобы солдаты начали движение на семь минут раньше назначенного срока.

Вообще, неразбериха, творившаяся в последние несколько дней, раздражала гауптмана Беккельна с каждой минутой все больше и больше. Началось все с того, что маршевую роту под его командованием остановили в Борисове распоряжением командующего армией и в экстренном порядке вернули назад к шоссе, по которому они прошли буквально за сутки до этого. Вот только шагать пришлось совсем не по дороге, а пробираться по местным тропкам — большая часть мостов на шоссе оказалась взорвана русскими диверсантами. Большая масса войск, вынужденная ночевать в поле вместо того чтобы двигаться к фронту, вызвала тогда у гауптмана приступ острой мизантропии.

После марша его солдаты то горбатились на переправах, помогая тем немногим саперам, что сумели прорваться через заторы, то стояли в охранении — командование отчего-то опасалось новых атак, хотя любому здравомыслящему офицеру, пусть даже и необремененному учебой в Академии Генерального штаба, было понятно, что русские сделали все, что от них требовалось, — шоссе было заблокировано надолго.

Сегодня же с утра все двести человек личного состава погрузили в разномастные машины, собранные, скорее всего, по принципу «мелочь к мелочи»,[94]добавили два расчета легких пехотных пушек — эти, слава богу, прибыли на своих машинах. Затем отряд, который Беккельн называл про себя не иначе как «цирком», отправили сюда в качестве средства усиления для двух рот полицейских. По прибытии оказалось, что кроме полицейских здесь присутствует моторизованный охранный взвод армейского подчинения, который прислали в эти края аж из Жодино, располагавшегося пятьюдесятью километрами южнее, и группа фельджандармерии в составе восьми человек, командированная надзирать за «цирковыми гастролями» прямо из штаба группы армий. Командир полицейских был в том же, что и Беккельн, звании, а лейтенант из «цепных» напирал на особые полномочия, обусловленные особым статусом фельджандармерии, так что о едином командовании речь даже не шла. Тем более что никому из присутствовавших офицеров их собственное начальство никаких точных указаний не дало. Зачем тут пушки, гауптман, например, узнал всего лишь полчаса назад, когда наконец пришла радиограмма из штаба, в которой было сказано, что авиаразведка все-таки подтвердила наличие сил противника в трех поселках на восточном берегу озера, а также о том, что есть вероятность наличия у этого самого противника бронетехники. О точных силах русских информации, конечно, не было, но опыт есть опыт, и, немного подумав, гауптман пришел к выводу, что раз уж здесь собрали силы, приблизительно (очень и очень приблизительно, господа!) равные пехотному батальону, то русских примерно столько же.

Зачем кому-то пришло в голову тащить в эти болота бронеавтомобили, а тем более танки, Беккельн понять не мог. Точнее — не понимал. Размеренное движение по разбитым дорогам оставляло массу времени для размышлений, и чуть позже он пришел к выводу, что никто ничего никуда не тащил, а перед ними — остатки разбитых русских частей. Причем, как подсказывал ему собственный опыт, частей далеко не худших, раз они ухитрились не бросить тяжелую технику, отступая по здешним чащобам. Однако бронетехникой штабные вполне могут обозвать какой-нибудь бронеавтомобиль, которых у русских хватало. Даром, что ли, стоят они брошенные по обочинам дорог? Впрочем, русских он в целом, как нацию, понимал плохо. В каких-то случаях убегают, забыв уничтожить совершенно секретные документы, в других, как здесь, тащат многотонные машины через леса и болота. То сдаются толпами, то ходят в самоубийственные атаки, а то и вообще сами себя взрывают гранатами. Сплошная дикость и полное отсутствие логики! А приятель Беккельна, знакомый ему еще по довоенной службе в Мюнстере, недавно рассказал историю, как их послали на заготовки где-то западнее Минска и на их команду вышли два русских окруженца. Безоружные, в изношенной форме. Ну и знакомец решил развлечь своих солдат. Они попрятались в домах, а затем вместе с «добровольными помощниками» из местных жителей окружили русских и предложили им сдаться. «Представляешь, Георг, те два Ивана подняли руки, а потом набросились на моих солдат?! — с искренним изумлением рассказывал приятель. — Вдвоем на взвод! Одного, правда, быстро застрелили, а вот второй оказался шустрее и даже добежал до кустов. Но мои парни не сплоховали и послали ему вдогон с пяток гранат. Впрочем, этот шустрик ухитрился-таки зашибить насмерть двоих местных полицейских и одного моего, а уж синяков сколько они понаставили…» Беккельн тогда одобрительно покивал, но уже несколько раз, вспоминая этот рассказ, снова и снова приходил к неутешительному выводу, что трое убитых, несколько раненых и пять гранат — это слишком большая цена за двух отставших от своей части солдат. Тут он понял, что слишком увлекся воспоминаниями: