— Добрый день, — поприветствовала следователей женщина. — Чем обязана вашему визиту?

Дара не предложила гостям сесть. Они остались стоять посреди огромного ковра, покрывавшего почти половину комнаты.

— Нам бы хотелось задать вам несколько вопросов, — произнес Горан, — само собой разумеется, если это возможно…

— Пожалуйста. Я вас слушаю.

Дара Рокфорд потушила в пепельнице из алебастра то, что осталось от ее сигареты. Затем она достала еще одну из пачки, что лежала внутри кожаного футляра вместе с золотой зажигалкой. Ее щелкавшие зажигалкой тонкие пальцы едва заметно дрожали.

— Ведь это была ваша идея о вознаграждении в десять миллионов тому, кто обнаружит шестую девочку, — начал Горан.

— Мне казалось, что это тот самый минимум, который я могла бы для нее сделать.

Она бросала им вызов, решаясь заговорить начистоту. Быть может, она хотела смутить их, а может, все — следствие ее необычайного антиконформизма, отчетливо контрастировавшего со строгостью дома, который она избрала в качестве своего убежища.

Горан решил принять вызов.

— Вы знали о том, что делал ваш брат?

— Все знали. И все молчали.

— А почему на этот раз не стали молчать?

— Что вы хотите сказать?

— Егерь, нашедший тело девочки: предполагаю, что и он имел свою мзду…

Как догадалась Мила, Горан понял, что Ларе не составило бы труда затормозить все дело. Но она не хотела.

— Вы верите в существование души? — поглаживая лежавшую рядом книгу, спросила женщина.

— А вы?

— Вот уже некоторое время я размышляю над этим…

— И именно поэтому вы не позволяете врачам отключить вашего брата от приборов, которые еще поддерживают в нем жизнь?

Женщина ответила не сразу. Вместо этого она посмотрела вверх. Джозеф Б. Рокфорд находился на верхнем этаже, в кровати, на которой спал с самого детства. Его комната была преобразована в палату интенсивной терапии, достойную самого современного госпиталя. Он был подключен к оборудованию, которое обеспечивало его кислородом, питало лекарствами и жидкостями, очищало кровь и освобождало кишечник.

— Не следует истолковывать меня превратно: я хочу, чтобы мой брат умер.

Казалось, женщина говорила абсолютно искренне.

— По-видимому, ваш брат знал человека, который похитил и убил пять девочек, а теперь удерживает и шестую. Как вам кажется, кто бы это мог быть?

Лара посмотрела на Горана единственным глазом: наконец она позволила выставить себя на его обозрение.

— Как знать, быть может, это кто-нибудь из обслуживающего персонала. Кто-либо из находящихся сейчас в этом доме или бывших здесь в прошлом. Вам следует проверить это.

— Мы уже занимаемся этим, но боюсь, что человек, которого мы ищем, слишком хитер, чтобы позволить нам себя обнаружить.

— Как вы уже поняли, в дом имели доступ только те люди, услуги которых Джозеф оплачивал. Наемные работники и прислуга, все под его строгим контролем. Чужих я здесь никогда не видела.

— А молодых людей вы видели? — решительно спросила Мила.

Женщина, прежде чем дать ответ, выдержала длинную паузу.

— Он и им платил. Всякий раз, особенно в последнее время, развлекал себя тем, что предлагал им нечто вроде договора, по которому они продавали ему свою душу. Они думали, что это такая игра, шутка — лишний повод выманить немного денег у сумасбродного миллиардера. Вот они и подписывали его. Подписывали все. Я обнаружила несколько таких бумаг в сейфе его кабинета. Подписи достаточно разборчивы, хотя то, чем они подписывались, собственно, чернилами и не является…

Сделав этот жуткий намек, Лара рассмеялась, но этот смех был довольно необычным, что очень встревожило Милу. Он лился изнутри, словно после долгого томления в легких был, наконец, выплеснут наружу. Это был хрип, вызванный никотином, но вместе с тем и болью. Затем женщина взяла в руки книгу, что держала рядом с собой.

Это был «Фауст».

Мила сделала один шаг ей навстречу.

— Вы ничего не имеете против, если мы попытаемся допросить вашего брата?

Горан и Борис посмотрели на девушку, словно та потеряла рассудок.

Лара все еще смеялась.

— И как вы намерены это сделать? Он скорее мертв, чем жив. — Затем, сделавшись серьезной, она произнесла: — Слишком поздно.

Но Мила не отступала:

— Позвольте нам попробовать.

На первый взгляд, Никла Папакидис казалась хрупкой женщиной.

Может, оттого, что была мала ростом и имела непомерно большие бедра. Может, из-за своих глаз, таивших в себе печальное веселье и делавших ее похожей то ли на песни одного из мюзиклов Фреда Астера, то ли на фотографию одного давнего новогоднего маскарада или же на последний летний день.

А между тем она была очень сильной женщиной.

Свою силу она копила постепенно, за годы больших и малых испытаний. Она родилась в отдаленной деревушке и была самой старшей среди остальных семи детей, к тому же единственной девочкой. Никле было всего одиннадцать, когда умерла ее мать. Тогда пришел ее черед вести хозяйство, взвалить на себя заботы об отце и растить братьев. Ей удалось всех их выучить, поскольку только с дипломом в руках они могли найти достойную работу. Благодаря деньгам, сэкономленным путем упорного самопожертвования и умелого ведения домашнего хозяйства, братья никогда и ни в чем не испытывали недостатка. На ее глазах они взяли себе в жены хороших девушек, построили дома и родили на свет двадцать племянников, ставших ее радостью и гордостью. Когда даже самый младший из братьев покинул отчий дом, женщина осталась присматривать за своим состарившимся родителем, не соглашаясь отдавать его в дом престарелых. Дабы не отягощать этой обузой своих братьев и невесток, она всегда твердила: «Не беспокойтесь обо мне. У вас семьи, а я одна. Для меня это не жертва».

Она жила с отцом, ухаживая за ним, словно за младенцем, до тех пор, пока ему не перевалило за девяносто. После его смерти она собрала своих братьев.

«Мне сорок семь лет, и теперь, полагаю, я никогда уже не выйду замуж. У меня никогда не будет собственных детей, но племянники мне как родные, и этого мне достаточно. Благодарю вас всех за то, что вы зовете меня жить вместе с вами, но я уже сделала свой выбор много лет назад, хотя и говорю вам об этом только сейчас. Мы больше никогда не увидимся с вами, дорогие братья… Я решила посвятить свою жизнь Иисусу и с завтрашнего дня буду жить затворницей в монастыре до самых последних моих дней».

— Получается, что она монахиня, — заключил сидевший за рулем автомобиля Борис, молча выслушав только что рассказанную Милой историю.