Повидался со всеми, с кем требовалось, изучал, выяснял и, наконец, объявил ребятам из комитета комсомола: «Если решили не доводить дело до суда, то мы не против, учитывая, что правонарушители молоды и еще есть надежда повлиять на них силами общественности, вернуть на путь праведный. Но если это не даст благих результатов, если они снова примутся за старое — вступит в силу закон… пока же они под наблюдением органов милиции, так что в любое время будет возможность пресечь… а наша рука несколько жестче!»

Секретарь горкома комсомола посоветовал пригласить молодежь из автошколы, со стройки, со сплавного рейда и из школы, где работают и учатся Валерий, Габэ, Юр и Сашик, а также руководителей предприятий и комсоргов — пусть полюбуются своими подопечными. И чтобы тем стыдно стало перед своими наставниками…

Парторг механического завода Виль Николаевич внес предложение позвать также ветеранов труда, чьи имена известны в городе, попросить их выступить: жизненный опыт этих людей столь же убедителен, как и авторитетное их слово.

Светлана особо пеклась о том, чтобы на собрании были соблюдены мера и такт. Не нужно запугивать виновных — иначе они замкнутся, а лучше, если честно расскажут о себе, и всем присутствующим в зале молодым людям станет понятно, как порой легко скатиться по наклонной… «Наши усилия должны оградить от падения других, таких же юных», — убеждала она.

На сцене появился Гена Игнатов, прошагал к столу, накрытому зеленым сукном. Было заметно, что он волнуется — узкое лицо бледнее, чем обычно. На лацкане костюма поблескивал орден Трудовой Славы, и это как бы еще раз подчеркивало, что здесь не судебное заседание, а совсем иной разговор — о совести, о чести…

Гена, сощурясь, посмотрел на ряды голов в зале, сказал негромко и без лишнего пафоса:

— Ну, что ж, начнем, товарищи…

Зал сразу же притих.

— Что ли, Генка за прокурора? — Эля приблизила пухлые губы к самому уху Кима.

— А что — не гож?

— Нет, почему же, годится. Просто я думала, что будет настоящий, из прокуратуры…

— Товарищи, — повторил Геннадий Игнатов. — Вот сколько нас тут собралось! И ведь пришли мы сюда не развлечься, не людей посмотреть да себя показать… Пришли по сердечной тревоге, по велению души, не желающей мириться со злом, жаждущей всем добра и счастья. А доброе, я думаю, нужно искать сообща, помогая друг другу, защищая друг друга… тогда этот поиск увенчается успехом, это я вам железно говорю! — Голос Геннадия Игнатова обрел уверенность, силу, и зал одобрил это дружными рукоплесканиями.

— Смотри, каким он оратором оказался, — увлеченно хлопала Эля. — А я думала, что он только железки гнуть мастер…

Ким радовался за друга.

— Товарищи, — продолжил деловито Гена, — вы, наверно, знаете, что поводом для этого собрания послужило одно происшествие… Четверо молодых граждан нашего города поздним вечером напали на девушку, отняли у нее деньги. Девушка позвала на помощь — и помощь явилась, поблизости оказался молодой рабочий нашего завода. В неравной схватке он сумел одолеть налетчиков, хотя и ему самому досталось — едва не проломили голову…

В зале заскрипели сиденья, началось покашливание, волнение, раздались возмущенные голоса. Кто-то выкрикнул:

— Да где же эти поганцы?! Дайте хоть взглянуть на них…

— Тише, товарищи! — Гена поднял руку. — Все они здесь. Только давайте соблюдать спокойствие и порядок…

Но шум в зале нарастал. Пришлось пригласить виновных выйти и предстать перед народом.

Первым в проходе появился Юр. Он шел к сцене, опустив голову, слегка пошатываясь под напором сотен глаз. Можно было понять, как тяжел и нескончаемо долог был для него этот путь.

— А симпатичный мальчонка!.. — шепнула Эля, провожая его унылую фигуру сочувственным взглядом.

— Вот этот и есть сирота, — объяснил Ким.

— Правда?.. Да такому сиротке я бы и сама на улице пятерку дала: на, мол, голубок…

Сашик Пунегов шел, улыбаясь беспечно. Его улыбка, и развинченная топочущая походка, и болтающиеся вразнобой, как молотильные цепы, руки — все это будто подсказывало разглядывающим людям: «Видите, какой я еще ребенок, сколько во мне непосредственности и детскости… как можно судить меня строго?»

Валерий шагал к сцене, хмуро сведя густые черные брови, отчего продолговатое его лицо с раздвоенным подбородком казалось непреклонным и твердым. Но выражение это было обманчивым — он трусил. И больше всего он боялся, что вдруг в этом зале, среди такого людского скопления, могут оказаться и те мужики, у которых они отнимали вино и деньги. И если его опознают, положение может отягчиться. Валерию вдруг захотелось стать совсем неузнаваемым, непохожим на себя: вот бы нацепить очки или приклеить усы… мелькнула мысль: «Хорошо хоть, что Маро ничего не знает, не пришла сюда…»

Пантелеймон Михайлович Кызродев, в неприметном костюме, сидел среди незнакомых людей один. Жену не привел — чего доброго, еще завоет на людях… Нет, отец не провожал сына скорбящим взглядом, он смотрел в сторону, но все равно видел свое чадо — только видел не нынешнего Валерия, парня, уже сравнявшегося с ним ростом, а того крохотного малыша, у которого после рождения загноился и долго не заживал пупок. Сколько переживаний было тогда! Пришлось побегать по врачам, даже к знахарям обратиться… И вот теперь из-за этого дитяти приходится сидеть склоня голову, стыдясь взглянуть людям в глаза. «Как же все это случилось? — сокрушается отцовское сердце. — Почему именно с моим сыном произошло такое?..»

Последним на сцену торопливо взбежал Габэ. С замиранием сердца миновал он переполненные ряды, шел, втянув островерхую голову в плечи. Ему казалось, что люди глядят на него с ненавистью, что вот сейчас они схватят, свяжут веревками, начнут дубасить… Эх, зря он все-таки послушался в тот ночной час увещеваний Люды, зря остался, дурак… теперь бы уж был вона где… ищи-свищи!

«Героев» усадили на скамье чуть поодаль от председательского стола, лицом к залу. Трое сидели неподвижно и смирно, вперясь глазами в пол, лишь Сашик ерзал, вертел головой, но и ему, конечно, было неуютно выступать на сцене в подобной роли.

— Гляди-ка, небось смирненькие теперь сидят, что твои овечки… — послышался выкрик в зале.

— Судить бы их надо, обычным судом судить, хоть и молодые, — чтобы другим неповадно было!

— Другие в их возрасте воевали, головы сложили, чтобы народу лучше жилось, а эти вон что творят…

Гена с трудом водворил спокойствие.

— Товарищи, давайте высказываться по одному. Кто первый?

Потянулась рука, встал мужчина средних лет:

— Дай-ка мне слово! — И, получив разрешение, обернулся к валу: — Прошлой осенью приезжал в наш город, в командировку, один мой товарищ — между прочим, уже не первый