Третий карман, как и первый, был набит бельем. Четвертый открыт и пуст наполовину. В нем лежала зубная щетка, тюбик с пастой, эпилятор в чехле и коробка с косметикой.

Я ковырялся с сумкой уже слишком долго, но ничего нового о Ладе не узнал, и это казалось странным. Профессор подметил верно: девушка слишком явно дорожила сумкой, стараясь ни при каких обстоятельствах с ней не расставаться. Это было почти невероятно: Лада под прицелом пистолета вышла из машины, но при этом не забыла прихватить сумку с собой. Обычно в такие мгновения забываешь обо всем.

Не отрывая сумки от пола, я просунул под нее ладонь и попытался прощупать двойное дно. Каких-нибудь больших пакетов или тяжелых предметов там не было точно, и я решил не тратить на эту секцию времени.

То, что оказалось внутри сумки, повергло меня в уныние. Точнее, там не оказалось того, что я интуитивно ожидал увидеть. Пара белых туфель на шпильках, нежно-голубой зонтик-автомат, электрофен, маникюрный набор в футляре и прочие приспособления и предметы, без которых не может обойтись в дальней дороге молодая женщина.

Я закрыл верхнюю «молнию» и в сердцах врезал кулаком по тугому и податливому боку кровати. Если она и перевозит наркотики, то немного – сколько граммов можно спрятать в белье? А почему я думаю только про наркотики? Это Курахов выдал – ему что на ум взбредет, то он и говорит. Но то, что у девушки в этой поездке есть свои интересы, – точно. «Только ты не спрашивай, откуда мне это известно, – вспомнил я ее слова. – Марина спит и видит, как Курахова грызут собаки». Странно, но почему именно собаки? И откуда это ей может быть известно?

Я снова склонился над сумкой, уже готовый рвать, резать ее на куски, но найти хоть какую-нибудь ничтожную вещицу, способную пролить свет на потемки, в виде которых представлялась мне душа Лады. Я дернул «молнию» кармана, в котором лежала книга, и ухватился за нее. Чтобы вместе с книгой не оторвать сумку от пола, мне пришлось придерживать ее больной рукой. Это причиняло мне сильную боль, и я начал стонать – и от боли, и от нетерпения. Книга шла тяжело, как из книжной полки коллекционера, где тома прижаты друг к другу, словно тисками, и когда наконец я выдернул ее из кармана, то сразу почувствовал, как она неестественно тяжела.

Я открыл глянцевую обложку и несколько секунд, не веря своим глазам, смотрел на врезанный в страницы пистолет Макарова. Потом вытряхнул его на ладонь, вынул магазин, посмотрел на ряд желтых пуль и вогнал его обратно в рукоять.

Неплохо, однако, вооружены современные путаны, подумал я, укладывая пистолет на место и заталкивая книгу в карман. Просто так, на всякий случай, такие штучки не приобретают. Пистолет Ладе нужен для вполне конкретной цели.

Я закрыл замок, слегка придавил верх сумки, чтобы она приобрела прежний вид, и вернулся на кровать.

Лада покинула меня после полудня, когда солнце перевалило зенит и стремительно падало на горный хребет, поросший лесом, как спина медведя шерстью. Она унесла с собой сумку со всеми своими вещами, оставив на память о себе лишь слабый запах цветочного дезодоранта. Перед уходом она поменяла мне повязку, упаковав окровавленные бинты в полиэтиленовый мешочек. Я слышал, как в коридоре она напомнила Игору о враче.

Она не придет, думал я, трясясь в ознобе, словно голый лежал в сугробе. Легкое одеяло меня не согревало, а от чая, который мне принесла пожилая бессловесная женщина с покрытой седой головой, меня стало мутить еще больше. Она не придет. Более удобного момента, чтобы красиво распрощаться со мной и не опасаться преследования, у нее не будет. Она взяла от меня все, что смогла, и сделала для меня все. Совесть ее чиста…

Врач пришел через час, когда я тщетно пытался изгнать из головы дурные мысли и уснуть. Внешне он ничем не отличался от хозяина дома и его дружков – молод, мускулист, коротко подстрижен. Я невольно сравнил его с киллером, но скоро убедился, что основная его профессия все же хирург. Ни о чем не спрашивая, не произнеся ни слова, он поставил на стул «дипломат», раскрыл его, развеяв вокруг себя запах лекарств, вынул ножницы и аккуратно разрезал повязку. Склонившись надо мной, врач долго рассматривал предплечье, осторожно приподнимал руку под локоть, изучал входное и выходное отверстия, хмурил брови, отступал на шаг и снова приближал к ране глаза, отчего мне в конце концов стало весело: чужого человека так серьезно интересовало то, что меня беспокоило постольку-поскольку. Слава врачам!

Закончив осмотр, эскулап приступил к активным действиям. Ухватив зажимом ватный тампон, он смочил его в йоде и раскрасил весь мой дырявый бицепс. Затем тем же зажимом извлек из шайбы стерилизатора марлевые конверты, пристроил их к ране и красиво перебинтовал. Процесс оказания медицинской помощи закончился тем, что он всадил мне два укола с антистолбнячной сывороткой и анатоксином.

– Бувайте здоровi! – попрощался он со мной, захлопнул «дипломат» и вышел из комнаты.

Я остался один – в чужом доме, среди чужих людей, с которыми меня связывало лишь имя Сереги, обессилевший от потери крови и брошенный своей последней надеждой. Я чувствовал себя здесь настолько скверно, что если бы у меня оставались силы на то, чтобы самостоятельно встать и уйти куда-нибудь в лес, то поступил бы так незамедлительно. Вся беда заключалась в том, что ранение накрепко приковало меня к постели.

Я полуспал, полубредил, иногда теряя ориентацию и во времени, и в пространстве. Я приоткрывал глаза, глядя на белый потолок и темный лик святого, смотревшего на меня из угла, и не мог сразу вспомнить, где я нахожусь, что со мной, где мои друзья, и тогда ужас овладевал мной и я пытался сорвать с себя одеяло и вскочить, но боль вновь заставляла меня со стоном упасть на влажные от пота подушки.

Не помню, сколько так продолжалось. В комнате сгущались сумерки. За окном стихли разговоры, крики рабочих, стук молотков и визг пил. Мне становилось с каждой минутой все хуже. Тело горело, будто простыни охватило пламя. Я слабо стонал; и перед глазами гигантским костром полыхала моя гостиница; и толстые, голозадые пионеры с визгом прыгали через огонь; и неистово молилась, стоя коленями на раскаленных углях, Марина с высохшим лицом древней ведьмы; и изуродованная, разобранная на члены, как кукла, Лада сидела на асфальте в потоке зевак и предлагала мужчинам свои отрезанные груди и ягодицы; и профессор с Уваровым, стоя на корточках в стае бродячих собак, громко чавкая, жрали горячую землю, давились ею и глотали, и изо рта каждого валил дым и свисали белые, превратившиеся в сплошной волдырь языки; и ходил по дымным облакам босоногий, в длинном плаще из черной ткани, подпоясанном цепью из серебряных колец с притороченным к ней коротким римским мечом, седобородый консул Христофоро ди Негро и сеял в пепелище золотые монеты и драгоценные камни, а отец Агап, низко-низко склонившись надо мной, шипел, как если бы вода попала на раскаленные угли.

– Кирилл Андреевич! Как же вас так угораздило? Кирилл Андреевич!..

Я издал вопль, мгновенно возвращаясь в реальность, и машинально дернул рукой, как бы желая оттолкнуть видение, но кулак наткнулся на живую плоть.