Шорох, производимый сапогами гитлеровцев, когда они были еще далеко, она услышала своим чутким музыкальным слухом, который не смогли притупить даже канонады боев. Она разбудила командира соседнего расчета и предупредила, что обнаглевший враг идет прямо на них. Приказ о побудке пошел по окопам. Подпустив их на удобное для расстрела расстояние, включили прожектора и ослепили горе-вояк. По растерявшимся фрицам, никак не ожидавшим такой встречи, ударили пулеметы. Сообразившие в чем дело, первые повернули назад, натыкаясь на тех, кто еще продолжал идти вперед. В этой сутолоке положили немало вояк, остальные ретировались восвояси. Атака противника была сорвана. Не услышь Соня во время их «гордую» поступь, неизвестно чем бы это все окончилось.

Натренировала она свой слух, еще воюя в войсках ПВО под Москвой. Это было в то время, когда наступил новый этап борьбы с воздушным противником, характеризующийся самыми ожесточенными попытками вражеской авиации протаранить противоздушную оборону страны. Враг пытался прорваться в воздушное пространство Москвы и Подмосковья. Самым большим его желанием было обрушить на город бомбовые удары большой мощности. Это им было необходимо для того, чтобы поддержать развитие наступления наземных армий группы «Центр». Потерпев поражение в массированных налетах, противник стал прибегать к различным хитроумным уловкам. Например, два эшелона самолетов летели на разных высотах. Та группа, что шла ниже всеми своими действиями старалась убедить советских защитников, что она пытается прорваться сквозь заградительный огонь. Бомбардировщики верхнего яруса, допуская, что шум их моторов не будет слышен в разгаре боя, рассчитывали миновать огневой заслон. Но защитники Москвы были бдительны, они внимательно прислушивались к воздуху, и распознавали уловки врага. Соня тогда и научилась ловить по слуху малейшие шумы и различала в них работу вражеских моторов. Этот опыт ей и пригодился сегодня.

А не спалось ей этой летней теплой ночью оттого, что она думала о своих близких. Вспоминала маму, которая любила, оказывается, немца, и она теперь наполовину немка. О чем она не только заикнуться боялась, но даже подумать. Она – дочь врага! И, как поняла, любит Костю, который обращается с ней, как с сестрой. Интересно, как объяснились в любви ее родители? А вот она боится даже показать свои чувства Косте, даже боится, чтобы он догадался. А разве так бывает? Как ей хочется, чтобы он первый ей объяснился в любви. Она мечтает об этом такими ночами. Поэтому ей и не спится, она боится пропустить тот миг, когда Костя окажется рядом. Иногда по ночам, проходя мимо, он останавливается возле нее, и они разговаривают. Какой приятный у него тембр, такой мягкий и столько в нем нежности и заботы. Может быть, он тоже любит ее, но боится признаться, потому что война. Он такой серьезный, не то, что Гришка, который все норовит «ей под юбку заглянуть». Если бы Костя этого захотел, она ему, наверное, разрешила бы. Мечтая и прислушиваясь, не отзовутся ли эхом по земле Костины шаги, она и услышала не легкий пружинящий шаг, а топот немецкой орды. Но Костя все-таки подошел. Сел рядом, и она даже на таком расстоянии почувствовала теплоту его тела. Как же ей хотелось, чтобы он обнял ее, а она всем телом прижалась к нему, ощущая его тепло каждой клеточкой.

– Молодец, солнышко! Говорят, ты предотвратила наш разгром?!

– Просто услышала их шаги.

– Как же тебе это удалось?

– Такой топот невозможно не услышать.

– Ты, что не спала?

– Нет.

– А почему ты не спала, когда тебе было положено спать? Ты должна ночью накапливать силы для отражения дневных атак.

– …

Соня промолчала. Не могла же она ему признаться в том, что ждала его, поэтому и не спала. Стыдно девушке говорить об этом. Пусть сам догадается. Но Костя, конечно же, не догадался, и продолжал разговор:

– Ну, да, я же забыл, что у тебя тонкий слух. Тебя можно вместо локатора на пост ставить. Тебя не задело? Они ведь все-таки стреляли.

– А ты хочешь, чтобы меня задело?

– Хочу.

– Странно.

– Хочу потому, чтобы тебя от нас забрали опять в ПВО – там безопаснее.

– Так ты за жизнь мою переживаешь…

– Ну, конечно. Жалко будет, если такое солнышко здесь погибнет, а с тобой и твой уникальный голос. Ты еще после войны в театре нам будешь петь.

– Так тебе только мой голос жалко, а меня саму не жалко?

– Жалко и тебя, и твой голос. Вообще тебе нечего было делать на войне. Сидела бы себе дома.

– Опять ты за свое. Мы же уже говорили с тобой об этом. Тогда я еще не опомнилась от вероломного нападения немцев, от эвакуации, от устройства на новом месте. Позже, уже на курсах, я поняла, что пошла бы добровольцем в армию. Я бы не смогла сидеть на Урале, вдали от всех событий, от полей сражений, на которых решалась судьба нашей Родины. Я мечтала быть знаменитой певицей, а стала знаменитой в кавычках пулеметчицей. Кто бы мог подумать, что из меня воин вырастет.

– Почему «в кавычках»? Ты действительно знаменитая в нашем полку пулеметчица. Только за сегодняшнее, если бы ты служила в нормальной части, тебе бы орден дали. Может, комбат и походатайствует, чтоб тебя отпустили.

– Не-е-е-т! Я не хочу!

– Ты, что? Все отсюда рвутся!

– А я – нет! – и, чтобы ее упорство не показалось Косте странным, добавила, – до первой крови!

Соня сняла каску, вытащила шпильки, и тряхнула головой. Отросшие волосы, густой каштановой волной низверглись на плечи.

– Какие густые.

Костя погладил ладонью по шелковистым волосам, и подумал о Кате. У нее тоже мягкие, шелковые волосы. Он совсем ничего о ней не знает. Где она теперь, его милая, любимая Катя? А Соня сжалась, как только его ладонь легла ей на волосы. Непонятное, необъяснимое чувство нахлынуло на нее неудержимой волной, которая понесла ее в небеса. Она резко повернулась, и хотела прильнуть губами к его губам, но в это время ее окликнул командир роты:

– Соня, ты где?

– Здесь я, – отрапортовала она, выровнявшись во весь рост. Она была еще пьяна от охватившего ее чувства и глаза ее блуждали, но в темноте этого не мог заметить ни Костя, ни командир. Он протянул ей плитку шоколада – она была самой младшей в формировании переменного состава.

– Пока шоколадку. Буду ходатайствовать, чтобы тебя наградили.

Утром немцы снова пошли на них, только уже танками. Костя удивлялся ночной атаке немцев, ведь они в лобовые атаки не ходили, а тут… Он уже два года воюет, и не встречался с таким явлением. Обычно вражеская пехота идет в атаку при поддержке танковых соединений, авиации или артиллерии. Если даже во время атаки бронетехника останавливалась, пехота отходила на исходные позиции. И у немцев это не расценивалось, как дезертирство, это была принятая тактика ведения боя. Видно было, что немцы берегли свою пехоту. Он пытался додуматься, что же это было ночью, но так и не смог. С наблюдательного поста доложили, что по шоссе движется группа вражеских танков и автомашин. Как только они приблизились, зенитчики открыли огонь. Гитлеровцы повернули обратно. Но вскоре позиции батареи атаковали около пятидесяти танков. Сосредоточенный огонь зенитчиков сорвал и эту атаку, целью которой было прорвать линию фронта и окружить часть. Немцы не лезли напролом. Костя уже заметил, что при потере небольшого количества танков, они прекращают атаку, и вызывают авиацию или артиллерию. Как только было уничтожено несколько неприятельских машин, прилетела авиация. Немцы не полезут, пока авиация не уничтожит огневые точки. Надо прятаться от их огня.