– Ты одна? – спросил Стоев.

– Да, – ответила женщина.

– Где твой муж?

– Его нет, я развелась.

– Да, – удивился Стоев, – я не знал, давно?

– Достаточно. Зачем ты здесь? – спросила она, не спуская с него своих больших темных глаз.

– Я бы мог сказать, что хотел увидеть тебя, но это было бы частью правды.

Он заметил, что глаза ее застыли на мгновение, рука поднялась к шее, а потом в совсем беспомощном движении скользнула вниз. Он знал, как продолжить, он все продумал заранее, но от этого ее неловкого движения все, что он намеревался сказать, стало значить сразу значительно меньше.

– Еще я хочу узнать, что самое главное для тебя в жизни, – все же выдавил он.

– Ты не знаешь? – спросила она, проходя в комнату. Стоев остановил ее, взял за руку.

– Я не знаю и не уверен, что ты знаешь сама. Последний раз ты, кажется, не знала.

– Я знала, но я также знала, что для тебя это несущественно. Впрочем, какая разница?

– Я хочу, чтобы ты убедилась. – Он положил таблетку на ее ладонь. – Эта таблетка дает возможность понять, что было в жизни самым важным.

– А ты сам знаешь? – спросила она.

– Что? – не понял Стоев.

– Что было самым важным у тебя в жизни?

– Да, теперь знаю. Я узнал это вчера с помощью такой же таблетки.

Он говорил, но все вокруг отступило и немного расплылось, остались только ее лицо и глаза, захватывающие его все больше и больше.

– Ну и что? – спросила она.

– Видишь, я здесь, – ответил он уклончиво.

– Тебе нужна была еще одна подсказка? – Она чуть улыбнулась.

– Да, нужна была, – признался он. – А теперь я хочу, чтобы ты приняла свою.

– И что произойдет? – поинтересовалась она.

– На два часа ты останешься с самым сильным своим чувством, тем, которое ты пережила в прошлом и которым, возможно, живешь и сейчас.

– Хорошо, – согласилась она доверчиво, затем подошла к сервировочному столику, налила в бокал воды.

– Ты будешь здесь? Через два часа.

В ее голосе звучал испуг, он услышал его, улыбнулся, потом кивнул. Она проглотила таблетку.

– Мне лечь? – спросила она.

Он снова кивнул. Она легла на диван, он сел на стул в метрах двух от нее, не более. Через пять минут она произнесла его имя, потом снова, потом стала говорить такое, что у него закружилась голова. У него всегда от ее слов кружилась голова. Он так и просидел два часа с помутненной головой, и единственная простая мысль, которая в ней продолжала беспокойно вертеться, состояла всего из трех слов. «Какой же я идиот! – повторял он снова и снова. – Какой же я идиот!»

Открыв глаза, она увидела его и улыбнулась. «Она всегда улыбалась, когда просыпалась по утрам», – вспомнил он.

– Что это было? – спросила она. – Это было так чудесно, ты знаешь?

– Знаю, – ответил он. – У меня есть еще две таблетки. Мы можем принять их одновременно. Представляешь, мы одновременно будем вместе, там, в нашем прошлом, когда нам по двадцать, но и сейчас, здесь, мы тоже будем вместе. И все переплетется. Это должно быть необычно.

– Ты все же такой странный, чудной. Ты совсем не изменился. – Она не переставала улыбаться. – Нет, не сейчас. Мы так сделаем, но потом, а сейчас иди ко мне, я хочу тебя такого, какой ты сейчас. Я так долго была без тебя.

Ну вот, еще один рассказ, думаю я. Похоже, человеку, который писал эту книгу, не давали покоя время и прошлое. Так же, как и мне. Видимо, мы с ним в этом похожи. Я опять пытаюсь представить его, но не могу. Порой мне кажется, что он должен быть старым, как Альфред, или пожилым, во всяком случае. Но, с другой стороны, мне хочется, чтобы он был молод и полон сил. Это потому, думаю я, что он симпатичен мне.

Я смотрю в открытую прореху окна, мне холодно, я подхожу и закрываю его. В любом случае надо пойти одеться, не ходить же целый день обернутой в полотенце. Я вспоминаю, как Рене разглядывал меня, когда я вот так же, в одном полотенце, выходила после ванны. Мне было приятно, что он смотрит жадными, раздразненными глазами, но и немного страшно. В них пряталась хищность, в его глазах, и хотя я видела, что сейчас он любуется мной, но я также знала, что он и есть хищник. Я не раз убеждалась в этом, наблюдая за ним не только на трассе, но и вообще в повседневной жизни.

Однажды я не выдержала и написала Стиву, я была обеспокоена и нуждалась в совете.

«Ты боишься его», – повторил Стив, и на этот раз я не возразила.

«Не знаю, – ответила я, – возможно, ты и прав. Но если и боюсь, то не за себя, а за него. Меня пугает, что его поступки рано или поздно спровоцируют во мне процесс отторжения, что чаша переполнится. Что я в какой-то момент окажусь не в силах принимать его полностью, как все еще принимаю теперь».

«Мне и сейчас, – созналась я в следующем письме, – порой трудно с ним. Я не переношу его друзей, особенно этого скользкого Жан-Поля, мне кажется, что все, к чему он прикасается, сразу пачкается. Я терпеть не могу гонки. Да и эту вечную жесткость Рене, его злость – я их тоже не люблю. Иногда мне даже кажется, что это не жесткость, а банальная жестокость, основанная на безразличии.

Знаешь, недавно был случай в ресторане. Мы часто ходим обедать, Рене тратит много сил на тренировках, после гонок он вообще сильно теряет в весе. В этот раз за соседним столиком сидели два парня лет двадцати-двадцати двух. И что-то произошло, я даже до конца не поняла что. Рене потом утверждал, что они говорили про меня, ну, ты сам понимаешь, о чем, а Рене услышал и ответил им. Они быстро говорили, и потом этот французский мат, который я не знаю, я лишь увидела, как в глазах Рене появилось холодное безразличие, которое я так хорошо знаю. Он замолчал, а они продолжали его задирать, теперь уже не только меня, но и его.

Один из ребят предложил ему помочь, в смысле, со мной помочь, а я толкала Рене в бок и просила: «Давай уйдем! Я прошу тебя, давай уйдем, не связывайся!» Это была шпана, они были одеты, и говорили, и вели себя, как шпана, у них могли быть ножи, и я повторяла: «Давай уйдем, у них может быть оружие!» А они слушали, как я уговаривала, и смеялись. И тут мне показалось, что Рене поддался, его лицо немного смягчилось, он даже попытался улыбнуться.

– Мужики, чего нам ссориться? – сказал он, стараясь добродушно. – Зачем? Пойдем лучше выпьем, дама нас подождет, я угощаю.

И он встал, я все еще надеялась, что мы уйдем, но он встал и подошел к ним и еще раз предложил не ссориться и выпить, и они все втроем подошли к стойке. Конечно, я бы предпочла уйти, но все равно радовалась, что обошлось, потому что один из них был громадного роста, другой был не выше Рене, но первый – просто гигант, и очень хорошо, думала я, что Рене не полез в драку. Я смотрела, как они стояли у стойки и говорили, теперь вполне мирно, и пили пиво.