Мохнатый тотчас же с радостью ухватил кресло дона Гало и послал его вперед, хотя дон Гало как мог цеплялся за спицы и крутил ручку тормоза.

— Оставьте сеньора в покое, — сказал Лусио, вставая между ними. — Вы что, все с ума посходили?

Мохнатый отпустил кресло, схватил Лусио за грудки и с силой отбросил к переборке. Револьвер нагло болтался у него на другой руке.

— Вали отсюда, сопля, — сказал Мохнатый. — А то врежу так, что своих не узнаешь.

Лусио открыл рот и снова захлопнул. Доктор Рестелли и сеньор Трехо окаменели, и Мохнатому стоило труда заставить их двигаться. У трапа, ведущего в бар, ждали Рауль и Медрано.

Оставив почтенную публику выстроившейся в линеечку у стойки бара, они заперли на ключ дверь, ведущую в библиотеку, и Рауль оборвал все телефонные провода. Ломая руки в лучших театральных традициях, бледный мэтр без сопротивления отдал им ключи. Бегом они еще раз промчались по коридору к трапу.

— Не хватает астронома, Фелипе и шофера, — Мохнатый резко остановился. — Их тоже запрем?

— Не нужно, — сказал Медрано. — Эти не кричат.

Дверь каюты открыли без особых предосторожностей.

Пустая каюта показалась очень большой. Медрано смотрел на дверь в глубине.

— За ней — коридор, — сказал Рауль бесцветным голосом. — В конце — трап, который ведет на корму. Надо остерегаться каюты слева.

— Вы здесь уже были? — удивился Мохнатый.

— Да.

— Были и не поднялись на корму?

— Не поднялся, — сказал Рауль.

Мохнатый посмотрел на него недоверчиво, но поскольку испытывал к нему симпатию, решил, что он, верно, не в себе после того, что произошло. Медрано ничего не сказал и погасил свет. Они осторожно открыли дверь и наощупь тихо двинулись вперед. И почти тут же сверкнули в темноте медные перила трапа.

— Мой бедный, мой бедный пират, — говорила Паула. — Ну-ка, давайте мамочка положит ватку на нос.

Тяжело опустившись на край своей постели, Лопес чувствовал, как воздух медленно входит в легкие. Паула, с ужасом смотревшая на револьвер, который Мохнатый сжимал в левой руке, вздохнула с облегчением, когда тот вышел из каюты. Потом она заставила Лопеса, невероятно бледного, лечь. Намочила полотенце и принялась с величайшей осторожностью смывать кровь с его лица. Лопес вполголоса ругался, но она продолжала свое дело, перемежая его упреками.

— А теперь снимай куртку и залезай как следует в постель. Тебе надо немного отдохнуть.

— Нет, я уже в порядке, — сказал Лопес. — Разве я могу оставить ребят одних, как раз теперь, когда…

Но стоило ему подняться, как все вокруг закрутилось. Паула поддержала его, и на это раз ей удалось уложить его на спину. В шкафу нашлось одеяло, и она укрыла им Лопеса. Ее руки под одеялом в темноте нашарили шнурки и развязали их. Лопес смотрел на нее словно издалека широко раскрытыми глазами. Нос не раздулся, но под глазом расплылся фиолетовый синяк, а на скуле — огромный кровопотек.

— Ну просто красавец, — сказала Паула, опускаясь на колени, чтобы снять с него ботинки. — Вот теперь ты у меня и на самом деле Ямайка Джон, мой почти непобедимый герой.

— Положи мне что-нибудь сюда, — пробормотал Лопес, показывая на желудок. — Не могу дышать, фу, до чего ослаб. Просто срам…

— Но сдачи-то, наверное, дал, — сказала Паула и пошла за новым полотенцем, пустила теплую воду. — Спиртного у тебя нет? Ах, вот она, бутылочка. Спусти брюки, если можешь… Погоди, я помогу тебе стащить куртку, да она у тебя задубела. Можешь приподняться немного? Если не можешь, повернись на бок. И потихоньку снимем ее.

Лопес позволял ей проделывать все это, а сам, не переставая, думал о друзьях. Невозможно: из-за какого-то вонючего липида он выведен из строя. Он закрыл глаза и чувствовал, как руки Паулы касаются его рук, высвобождая его из куртки, потом распускают ремень, расстегивают рубашку, накладывают что-то теплое на кожу. Пару раз он улыбнулся, потому что волосы Паулы щекотали его лицо. Снова осторожно взялась за нос, сменила ватный тампон. Не желая и не думая, Лопес чуть вытянул губы. И ощутил на них губы Паулы, едва коснувшиеся мягким поцелуем сестры-сиделки. Он прижал ее к себе изо всех сил, с трудом дыша, и впился поцелуем, кусая, пока она не застонала.

— Ах ты, предатель, — сказала Паула, когда ей удалось уйти из его рук. — Ах ты, плут. Какой же из тебя пациент?

— Паула.

— Закрой-ка рот. И не лезь ко мне с нежностями, не забывай: тебе здорово досталось. Получаса не прошло, как ты лежал тут мертвым телом, точно холодильник последней модели.

— А ты, — бормотал Лопес, пытаясь снова притянуть ее к себе. — А ты вообще негодница. Как ты можешь говорить…

— Ты запачкаешь меня кровью, — сказала Паула жестоко. — Давай-ка слушайся, мой черный корсар. А то — ни одетый, ни раздетый, ни в постели, ни на ногах… Не люблю я двусмысленных ситуаций, ты знаешь. Больной ты, в конце концов, или нет? Постой, я переменю тебе полотенце на животе. Могу я без угрозы для моей врожденной стыдливости взглянуть, что там? Да, могу. Где ключ от твоей замечательной каюты?

Она укрыла его одеялом до подбородка и вышла намочить полотенце. Лопес порылся в карманах брюк и нашел ключ. Он видел все как в тумане, но достаточно ясно, чтобы понять, что Паула смеется.

— Если бы ты видел, Ямайка Джон… Один глаз у тебя совсем заплыл, а другой смотрит на меня с таким видом… Но вот это тебе поможет, погоди…

Она заперла дверь на ключ, подошла к нему, на ходу отжимая полотенце. Вот так. Здесь все хорошо. Тихонечко, свежий тампончик в нос, он еще кровит. Кровь была повсюду, подушка — вся в крови, кровь была и на одеяле, и на белой рубашке, которую Лопес пытался стянуть с себя. «Придется все стирать», — подумала она смиренно. Но хорошая сестра милосердия… Она спокойно позволила себя обнять, поддаваясь рукам, которые прижимали ее к себе и уже блуждали по ее телу, а она, оставаясь с открытыми глазами, чувствовала, как в ней начинает загораться прежний жар, тот самый жар, который те самые, прежние губы, смогут найти другие губы и облегчить, пока будут длиться эти часы, которые начинались точно так же, как начинались в прежние разы, под недреманным оком прежних богов, чтобы прибавиться к прежним часам, уже отошедшим в прошлое. И это было так прекрасно и так бессмысленно.

XLI

— Дайте я пойду впереди, эту часть пути я знаю.

Пригнувшись и прижимаясь к левой стене, они продвигались гуськом, пока Рауль не дошел до двери каюты. «Наверное, все еще храпит в блевотине, — подумал он. — Если он там и нападет на нас, я выстрелю в него? А если застрелю, то за то, что он нападет на нас?» Он тихонько открыл дверь, нащупал выключатель. Зажег свет и тут же погасил; только он один знал, какое злобное облегчение испытал, когда увидел, что в каюте никого нет.

И как будто именно здесь кончалась его власть, пропустил вперед, к трапу, Медрано. Тесно сгруппировавшись, они чуть ли не ползли по ступенькам вслед за Медрано и в темноте добрались до люка на палубу. В метре ничего не было видно, контуры кормы почти сливались с небом. Медрано подождал немного.