Антонина Павловна, вот неугомонная, снова полезла это окошечко мыть – да, прямо при покушаемых четыре и пять. Они отговаривали, повремени, дескать, Антонина, отчего не повременить, но она ни в какую, дело, говорит, трех минут, и будем пить чай в чистой квартире.

И снова упала… страшно говорить. На этот раз разбилась насмерть, головой о чугун.

– Вы уверены?!!

– Да… Вы бы видели… Голова…

Да что же за черт.

До этой секунды покушаемая номер пять – Покровский вспомнил ее имя, Евфросинья Яковлевна – до этой секунды Евфросинья Яковлевна говорила очень взволнованным, но своим голосом, а тут перешла на какой-то чудовищный скрип, будто голос ее сошел с рельс.

Стук, треск какой-то с той стороны провода… Покровский дотянулся ногой до плохо прикрытой двери, толкнул ее, там шел кто-то из офицеров, Покровский крикнул, попросил дернуть дежурного, что срочно нужна машина. Сам снова к трубке:

– Алло! Что там у вас?

Голос другой старушки, из Воронежа, Тамары Михеевны:

– Фрося в порядке. Просто ей плохо стало. А Тоня мертвая… Вы приедете?

– Я сейчас приеду! Но вы уверены, что она мертва?

– Конечно, товарищ милиционер! Я же медицинский работник.

Ах, твою-мою мать, они же военные санитарки, они трупов больше Покровского в сто раз видели.

– Ждите, выезжаем! И отойдите от нее, не смотрите.

Почему-то ему представилось, что подруги все время на погибшую смотрят.

– Ждем!

Жунев… Где Жунев? Дверь закрыта.

– Где Жунев?! Ушел?!

– Какое ушел… Пошел на допрос.

– А Марина Мурашова, не знаешь?

Марина наверняка ушла – сидит с кавалером в ресторане, он протягивает зажигалку к ее сигарете…

– Недавно была здесь. Посмотреть сходить?

– Да, будь другом!

Жунева Покровскому даже из комнаты допросов не пришлось вытаскивать, тот зачем-то вернулся в кабинет. Покровский обрисовал ситуацию, выступил с предложением. Жунев не понял сначала, то есть понял, но не был уверен, что понял правильно. Покровский рассказал еще раз с новыми аргументами.

– Времени мало, решайся, Жунев!

Позже, когда они будут вспоминать этот момент за победной чаркой, так и не смогут понять, как это Жунев согласился. Первым делом он грубо выругался. Но энергии в Покровском было много, просто продавил растерявшегося начальника. Жунев еще пальцем у виска крутит, а Покровский уже уточняет, есть ли срочно доступные белые свидетели, требует сделать то, потом это… В целом разговор выпал из памяти, происходил на вершине горячечного, не спорил Покровский, бреда. А после принятия решения он успокоился и действовал дальше хладнокровно и четко, как «Командирские» часы.

Марина оказалась на месте, Пирамидину рану обрабатывала. И Кравцов откуда-то нарисовался. В дежурной части сегодня все свои люди, долго объясняться не пришлось.

По пустой Москве «Сокол» не то что близко, а просто рядом.

Увидев Антонину Павловну, Покровский понял, что зря переспрашивал по телефону, точно ли она умерла. Марина Мурашова только головой покачала – надо очень аккуратно с перемещением такого объекта.

Запротоколировали, зафотографировали – все как обычно. Старались не торопиться. Жуневу нужно время на подготовку. Покровский на тело лишь глянул, а потом Евфросинью Яковлевну и Тамару Михеевну утешал. Уговорил их даже на чай.

– Скоро и нам собираться, Фрося, – сказала покушаемая номер четыре.

– Да уж, – улыбнулась номер пять. – Полетят наши души, как та канареечка.

– Встретимся там с Антониной, – сказала номер четыре.

Евфросинья Яковлевна заплакала, обняла подругу, та тоже заплакала.

Покровский подошел к окну – было у него такое упражнение, не сквозь стекло смотреть, а на само стекло, на саму эту прозрачную гладкую массу, сосредотачиваясь на ее объеме, глубине, внутреннем блеске, высматривая в ее идеально ровной густоте микроскопические трещинки и пузырьки, обманывая себя, что на передней границе стекла тень сгущается на микрон иначе, чем на задней его границе. И отражение: вздрагивающие плечи пожилой женщины. Господи-господи, как же они живут, старики? Каждое утро думают, что надо же, удалось проснуться, а не пора ли уже навсегда собираться?

Маринины санитары осторожно вынесли труп, будто бы в морг… Ну куда еще, в морг, конечно. Только с небольшим транзитом. Покровский попросил Марину Мурашову тихонько приглядеть в коридоре подходящую к случаю уличную обувь Антонины Павловны, умыкнули тихо полуботинки.

Бадаева примерно в это время конвойный втолкнул в кабинет Жунева. Посеревший, пожелтевший Бадаев.

– Николай Борисович, вы свободны под подписку о невыезде, – сказал Жунев, протягивая подписку.

– А… Э… Я… Что… – долго не мог вывернуть Бадаев к членораздельности.

Потом что-то склеилось в его мозгу, решил, что Голиков подсуетился – что он еще мог подумать. Подписку схватил, подписал, чуть бумагу не продрал. Плечи расправил, сияет… Дурачок.

– На побои жаловаться ваше право, – говорил Жунев. – Многие жалуются, делать нехрен. Но учтите, хрен докажете. Не буду я сам себе статью рисовать, согласитесь.

Бадаев опять что-то прокрякал. Жунев сказал, что служебная машина довезет его прямо до дома.

– Я сам доберусь! – радостно вскочил Бадаев.

– Нет, я пообещал руководству, что доставлю вас домой целым и невредимым, – возразил Жунев. – Доставим до квартиры, а там уж дальше делайте что хотите, идите куда знаете, хоть с крыши можете прыгать.

Подождал сколько-то Бадаев у кабинета, пока Жунев с Покровским координировали по телефону действия. Совсем новыми, наверное, глазами смотрел боксер в этот миг на (не такие уж и страшные!) коридоры. А это что… не стенгазета ли там у них? Глупо бояться, если на стене обычная стенгазета, весь мрачный демонизм сразу рассасывается.

Привезли Бадаева, высадили на углу. «Сам дойдешь до подъезда? – Да-да! – Ну и пошел на…»

Бадаев вышел, оглянулся… Иди, чего встал. Иди, козел, пока не передумали.

О чем он думал в этот момент, и чуть раньше, сидя в машине? Планировал действия… какие? Если годами ежедневно воровать, то мог ведь он скопить что-то и независимо от тридцати вожделенных говяжьих тысяч. Не на всю жизнь, но комнатку снять в захолустье на первое время хватит, а дальше как-нибудь, руки-голова на месте. Может у себя в ЦСКА в сарайчике хранить: кольца дюралевые осмотрели, но обыска-то не было. Зарыл в углу сверточек с неприкосновенным запасом. Сейчас дергаться не станет, ляжет спать. Поздно звонить Голикову, с утра позвонит, или не будет, а просто отправится на ЦСКА, извлечет сверточек, уйдет огородами. Или что? Может и нет никакого сверточка, иначе бы не рисковал, не ждал наличности на стадо, рванул когти после встречи с Покровским в парке еще в воскресенье. Или рискнуть остаться, посмотреть, как что дальше… Нет, Голикову все же с утра позвонить, попросить прощения за попытку украсть тридцать тысяч…