class="v">Скажи, пока нам вверх идти досуг,

97 Где старый наш Теренций, где Цецилий,

Где Варий, Плавт?[985] Что знаешь ты про них:

Где обитают и осуждены ли?»

100 «Они, как Персий[986], я и ряд других, —

Ответил вождь мой, — там, где грек[987], вспоенный

Каменами щедрее остальных:

103 То — первый круг тюрьмы неозаренной,

Где речь нередко о горе звучит,

Семьей кормилиц наших населенной.[988]

106 Там с нами Антифонт и Еврипид,

Там встретишь Симонида, Агафона[989]

И многих, кто меж греков знаменит.

109 Там из тобой воспетых — Антигона,

Аргейя, Деифила, и скорбям

Верна Йемена, как во время оно;

112 Там дочь Тиресия, Фетида там,

И Дейдамия с сестрами своими,

И Лангию открывшая царям».[990]

115 Уже беседа смолкла между ними,

И кругозор их был опять широк,

Не сжатый больше стенами крутыми,

118 И четверо служанок дня свой срок

Исполнило, и пятая вздымала,

Над дышлом стоя, кверху жгучий рог,[991]

121 Когда мой вождь: «По мне бы, надлежало

Кнаруже правым двигаться плечом,

Как мы сходили с самого начала».

124 Здесь нам обычай стал поводырем;

И так как был согласен дух высокий,

Мы этим и направились путем.

127 Они пошли вперед; я, одинокий,

Вослед; и слушал разговор певцов,

Дававший мне поэзии уроки.

130 Но вскоре сладостные звуки слов

Прервало древо, заградив дорогу,

Пленительное запахом плодов.

133 Как ель все уже кверху понемногу,

Так это — книзу, так что взлезть нельзя

Хотя бы даже к нижнему отрогу.

136 С той стороны, где замкнута стезя,

Со скал спадала блещущая влага

И растекалась, по листам скользя.

139 Поэты стали в расстоянье шага;

И некий голос, средь листвы незрим,

Воскликнул: «Вам запретно это благо!»[992]

142 И вновь: «Мария не устам своим,

За вас просящим, послужить желала,

А лишь тому, чтоб вышел пир честным.[993]

145 У римлянок напитка не бывало

Иного, чем вода; и Даниил

Презрел еду, и мудрость в нем мужала.

148 Начальный век, как золото, светил,

И голод желудями услаждался,

И нектар жажде каждый ключ струил.

151 Акридами и медом насыщался

Среди пустынь креститель Иоанн;

А как велик и славен он остался,

154 Тому залог в Евангелии дан».

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

1 Я устремлял глаза в густые чащи

Зеленых листьев, как иной ловец,

Из-за пичужек жизнь свою губящий,

4 Но тот, кто был мне больше, чем отец,

Промолвил: «Сын, пора идти; нам надо

Полезней тратить время под конец».

7 Мой взгляд — и шаг ничуть не позже взгляда —

Вслед мудрецам я обратил тотчас,

И мне в пути их речь была отрада.

10 Вдруг плач и пенье донеслись до нас, —

«Labia mea, Domine»,[994] — рождая

И наслажденье, и печаль зараз.

13 «Отец, что это?» — молвил я, внимая.

И он: «Быть может, тени там идут,

Земного долга узел разрешая».

16 Как странники задумчиво бредут

И, на пути настигнув проходящих,

Оглянут незнакомцев и не ждут,

19 Так, обгоняя нас, не столь спешащих,

Оглядывала нас со стороны

Толпа теней, смиренных и молчащих.

22 Глаза их были впалы и темны,

Бескровны лица, и так скудно тело,

Что кости были с кожей сращены.

25 Не думаю, чтоб ссохся так всецело

Сам Эрисихтон, даже досягнув,

Голодный, до страшнейшего предела.[995]

28 «Вот те, — подумал я, на них взглянув, —

Которые в Ерусалиме жили

В дни Мариам, вонзившей в сына клюв».[996]

31 Как перстни без камней, глазницы были;

Кто ищет «omo» на лице людском,

Здесь букву М прочел бы без усилий.[997]

34 Кто, если он с причиной незнаком,

Поверил бы, что тени чахнут тоже,

Прельщаемые влагой и плодом?

37 Я удивлялся, как, ни с чем не схоже,

Их страждущая плоть изморена,

Их худобе и шелудивой коже;

40 И вот из глуби черепа одна

В меня впилась глазами и вскричала:

«Откуда эта милость мне дана?»

43 Ее лица я не узнал сначала,

Но в голосе я сразу угадал

То, что в обличье навсегда пропало.

46 От этой искры ярко засиял

Знакомый образ, встав из тьмы бесследной,

И я черты Форезе[998] увидал.

49 «О, не гнушайся этой кожей бледной, —

Так он просил, — и струпною корой,

И этой плотью, мясом слишком бедной!

52 Скажи мне правду о себе, открой,

Кто эти души, два твоих собрата;

Не откажись поговорить со мной!»

55 «Твой мертвый лик оплакал я когда-то, —

Сказал я, — но сейчас он так изрыт,

Что сердце вновь не меньшей болью сжато.

58 Молю, скажи мне, что вас так мертвит;

Я так дивлюсь, что мне не до ответа;

Кто полн другим, тот плохо говорит».

61