Теперь он знал, кто виновен в его неудачах.

– Точно, черт подери. Сукин сын. Именно поэтому я хочу его уничтожить. В случае Барнетта или любого другого политикана-натурала мы, по крайней мере, знаем, с чем имеем дело. Они предсказуемы. А Хартманн – нет. Поэтому он опаснее всех остальных. Помнишь Муравьеда, Арахис? Помнишь, как он погиб в Берлине, как и многие другие? В его смерти и смертях остальных виноват лишь Хартманн.

Арахис задергался всем телом, так, будто хотел покачать головой.

– Не может такого быть, Гимли. Правда. Хартманн действительно за джокеров. Он избавил нас от этих Актов, он говорит с нами по-человечески, он бывает в Джокертауне…

– Ага. Я бы то же самое делал, чтобы меня никто не заподозрил. Вот что я тебе скажу. Мы знаем, за что борется Барнетт. И можем ему противостоять, всегда. А вот Хартманна я куда больше боюсь.

– Тогда сделайте с ним хоть что-нибудь, – вмешалась Миша. – У нас есть его пиджак. У нас есть твой рассказ, рассказ Полякова. Идите с этим к вашей прессе, устраните Хартманна их руками.

– У нас, по сути, ни хрена нет. Он будет все отрицать. Он сделает анализ крови, такой, какой ему нужно. И укажет на то, что «свидетельства» получены от джокера, который похитил его в Берлине, русского, связанного с КГБ, и тебя, говорящей, что из видений ты узнала, что Хартманн – туз, тебя, в приступе безумия напавшей на своего родного брата, а теперь обвиняющей в этом Хартманна. Классический случай переноса вины, чтоб его.

Гимли с наслаждением глядел, как у Миши побагровела шея. Ага, сука, вот теперь я попал, да?

– У нас есть определенные доказательства, это так, – продолжил он. – Но если мы их предъявим, он нас просто на смех поднимет, а пресса – следом. Нам нужно связаться с кем-то еще. Пусть они идут вперед.

– Я так понимаю, у тебя уже кто-то есть на примете? – сказал Поляков. Гимли показалось, что он произнес это с вызовом, еле заметным.

– Ага, есть, – ответил он Полякову. – Я бы сказал, что нам надо предоставить наши свидетельства Кристалис. Насколько мне известно, она и сама чертовски заинтересована в том, чтобы свалить Хартманна, и ее невозможно обвинить в предвзятости. Никто не знает больше о происходящем в Джокертауне, чем Кристалис.

– Вряд ли кто-то знает о Хартманне больше, чем Сара Моргенштерн, – сказала Миша, отмахиваясь от предложения Гимли. – В ниспосланных Аллахом снах она являлась мне. Это она уничтожит Хартманна, а не Кристалис.

– Уж точно. Любовница Хартманна. Если мы предполагаем, что Хартманн обладает способностями контроля над сознанием, так кого же еще он станет контролировать в наибольшей степени.

Виски Гимли запульсировали от боли, а вся носоглотка была забита слизью.

– Надо идти к Кристалис.

– Мы понятия не имеем, захочет ли Кристалис нам помогать. Возможно, Хартманн контролирует и ее. В видениях…

– Ваши видения – чушь, леди, и я охренительно устал слушать про это.

– Это дар Аллаха.

– Это дар Дикой Карты, и самый последний джокер знает, что идет с ним в комплекте .

Гимли услышал, как открылась дверь, и резко обернулся. Увидел, что Поляков стоит у двери.

– Какого черта ты уходишь?

Поляков резко выдохнул.

– Я уже наслушался. Не хочу связываться с дураками. Идите к Кристалис, идите к Моргенштерн, мне плевать. Могу даже вам удачи пожелать. Но не хочу иметь ничего общего с этим.

– Ты уходишь? – ошеломленно спросил Гимли.

– У нас есть общая цель, как я уже говорил. Но, похоже, более ничего общего. Делайте, что хотите. Для этого я вам не нужен. Я буду пытаться добиться успеха своими способами.

Он кивнул Гимли, Мише, Напильнику и Арахису. Вышел и тихо закрыл за собой дверь.

Гимли почувствовал, что все смотрят на него. Небрежно махнул рукой в сторону двери.

– И черт с ним, – громко сказал он. – Он нам не нужен.

– Тогда я иду к Саре, – сказала Миша. – Она поможет. У тебя нет выбора. Теперь.

Гимли нерешительно кивнул.

– Хорошо, – сказал он и вздохнул, – Арахис возьмет тебе билет на самолет в Вашингтон. А я пойду к Кристалис.

Он прикоснулся рукой ко лбу. Лоб был подозрительно горячим.

– Но сейчас пойду прилягу.

Вторник, 22.50.

Гимли сказал ей, что надо проявить осторожность, убедиться, что за квартирой Сары никто не следит. Миша считала карлика параноиком, но тем не менее выждала несколько секунд, прежде чем перейти улицу, и огляделась. Хотя Саид, ее муж, возглавлявший силы безопасности их секты, вряд ли бы одобрил ее действия.

– Любитель никогда не заметит профессионала, если профессионал сам не захочет, чтобы его заметил, – сказал он как-то раз. Мысли о Саиде принесли с собой горькие воспоминания. Недовольный голос, грубые манеры, чудовищное тело. Она почувствовала облегчение, смешанное с ужасом, когда его сразили у нее на глазах, кости, ломающиеся, как сухие прутья, низкий животный стон, исторгнутый из его изувеченного тела…

Поежившись, Миша пошла через дорогу.

Нажала кнопку домофона у двери, снова поражаясь одержимости американцев бесполезными мерами безопасности. Ведь дверь стеклянная. Она не остановит того, кто действительно захочет прорваться внутрь. Послышался голос, усталый и настороженный.

– Да? Кто там?

– Это Миша, Кахина. Пожалуйста, я должна с тобой поговорить…

Ответом было долгое молчание. Миша уже подумала, что Сара больше не ответит, и вдруг в динамике домофона послышался сухой щелчок.

– Можешь зайти, – сказал голос. – Второй этаж, прямо.

Запищал сигнал дверного замка. На мгновение Миша задумалась, не зная, что делать, но потом толкнула дверь. Вошла в фойе с кондиционером, поднялась по лестнице. Дверь впереди была приоткрыта, и в щели между дверью и косяком она увидела глаз, внимательно следящий за ней. Она подошла, глаз исчез, а потом Миша услышала шорох цепочки. Дверь открылась шире, ровно настолько, чтобы она смогла войти.

– Заходи, – сказала Сара.

Сара стала более худой, чем тогда, когда Миша ее видела, почти тощей. Ее лицо было нездорового цвета, осунувшееся. Под глазами были темные мешки, волосы выглядели так, будто их мыли от случая к случаю, они безжизненными прядями лежали на ее плечах. Закрыв дверь за Мишей, Сара откинулась и привалилась к двери.

– Ты выглядишь по-другому, Кахина, – сказала Сара. – Без чадры, без покрывал, без телохранителей. Но я помню твой голос и твои глаза.

– Обе мы изменились, – тихо сказала Миша и увидела проблеск боли в темных глазах Сары.

– Видимо, да. Жизнь сука, а? – сказала Сара, с усилием оттолкнувшись от двери и потерев глаза.