Всё прибрано. В этой местности так и должно быть. Дома, мимо которых я проходил по дороге, тоже все безупречно оштукатурены. Под фронтонами красуются афоризмы с художественными вензелями. «Бери пример с солнечных часов, отсчитывай лишь светлое время», как поётся в песне. Что же делать в тёмное время?

Надгробных камней немного, в основном кресты из металла. Повторяющиеся фамилиии. Должно быть, местные. Меня интересуют пришлые.

Один пришлый.

Он должен лежать где-то здесь. Должно лежать то, что от меня осталось. Я не допустил бы, чтоб меня кремировали, в этом я уверен. Запах горелого тела всегда был мне противен.

Самая старая могила здесь датирована 1954 годом. Ну да, селение небольшое, и не каждую неделю здесь кого-нибудь хоронят. Может, даже не каждый месяц. То есть нет причин через несколько лет ликвидировать старые захоронения.

Может быть, это вопрос денег. Умерший может оставаться в своей могиле до тех пор, пока потомки платят за него. Наверняка это связано со статусом, с положением человека в деревне. Мы можем себе позволить оставить дедушку ещё полежать.

Часто вместе похоронены целые семьи. Супружеские пары. Отец и сын. Может, они всю жизнь не находили общего языка, а теперь вместе проводят вечность. Которая не является вечностью. Но они не могут этого знать.

У меня она не длилась и тридцати лет.

Может быть, меня похоронили рядом с моей женой? Вряд ли. Для этого её пришлось бы перезахоранивать сюда. Когда она умерла, я ещё не жил здесь.

Я ждал, что легко найду свою могилу. Представлял себе нечто импозантное, большее, чем надгробья других.

Но ничего не находил. Все ряды обошёл уже дважды и – ничего.

Я не мог себя отыскать.

Тогда у нас были веские причины давать могилам исчезнуть. Но ведь не сегодня. И не мою могилу.

Когда отец отнял у меня орден красного орла, я испытывал такое же разочарование. Только теперь замечаю, как сильно мне хотелось постоять у собственной могилы. В этом было бы что-то особенное.

Без могилы ты всего лишь имя в книге истории. И даже того нет.

Я чувствую, что слёзы наполняют мне глаза до краёв. Почему меня не утешает то, что я снова живу?

266

То ли этот мужчина увидел моё опечаленное лицо и хотел меня подбодрить. То ли он просто любитель поболтать. Видимо, он подолгу бывает один.

Он не кладбищенский садовник, хотя и экипирован для садовой работы. Даже в резиновых сапогах, хотя на дворе солнечный день. Внезапно он оказывается рядом и заговаривает со мной. «Хорошо здесь, – сказал он, – тебе не кажется?»

Я подтвердил ему, что тоже нахожу кладбище очень красивым.

«И так спокойно. Не случайно кладбища называют приютом покоя. Ты об этом не думал?»

Он говорил мне «ты», что меня в настоящий момент смутило. Ведь и в более небрежной одежде я выгляжу старше моих двенадцати. Но за этим, пожалуй, не стояло осознанное соображение. Из перспективы его возраста все люди должны были казаться ему очень юными.

«Я прихожу сюда почти каждый день, – рассказывал он мне в сенильной болтливости. – Хотя у меня здесь никто не лежит.

Просто хорошо на свежем воздухе. И немножко присматриваю за могилами. Я знаю здесь большинство покойников и знаю, у кого на это нет времени. А тебя я здесь ещё ни разу не видел. Ты на чью могилу пришёл?»

Интересный способ задавать вопросы.

Я уже был готов к таким расспросам и ответ заранее припас. Мне надо написать работу по экономике о фирме Андерсен – как примере успешного основания фирмы, а поскольку я как раз навещал родных в этих краях, решил проиллюстрировать свою работу фотографией могилы основателя. Но пока ничего не нашёл. Не поможет ли он мне?

«Андерсена здесь нет, – ответил старик и казался при этом таким обиженным, как будто у него тем самым отняли любимую игрушку. – Аведь это, вообще-то, запрещено».

Хотя об этом не упоминается ни в одной статье обо мне, у меня нет оснований сомневаться в том, что он мне потом рассказал. Меня похоронили не на этом кладбище, а на своём участке. «Противу всех правил, – возмущался мужчина. – Но когда есть деньги, можно добиться чего угодно».

По дороге на кладбище я проезжал мимо того участка – мимо моего участка. Высокая живая изгородь и массивные ворота. Камеры видеонаблюдения. Как-то мне надо туда всё же пробраться. К моей могиле.

Отсутствие Космы не облегчало мою задачу. Но когда в детстве я должен был ночью перелезть через кладбищенскую стену, я справлялся.

На сей раз мне нечего бояться.

IROM OTNEMEM.

267

Нож был бы сподручнее. Ножом я владею. Ну-ну. Можно обойтись и лезвием для безопасной бритвы.

Разрез надо наносить без колебаний – как японские художники проводят кисточкой линию. Я всегда брал за образец именно это. Лёгкость и безупречность.

Чаще всего достаточно было и одного единственного надреза. Я делал это преимущественно в области волос, там, где не остаётся явных следов. Зато обещание шрама, который мог последовать в случае отказа от сотрудничества.

Ведь страшат нас не сами вещи.

Разрез не должен быть глубже пяти миллиметров. Это мне тогда объяснил Дядя Доктор. Кожа головы хорошо снабжается кровью. Они часто удивлялись, что было не так уж и больно. Уже считали себя героями. Но чуть позже меняли своё мнение. Когда кровь заливает вам глаза, а вы не можете её вытереть. Потому что руки у вас связаны.

Велосипед я положил так, как он мог упасть при падении. Переднее крыло погнулось.

Потом надрез. Провёл лезвием с правильным нажимом. На пять миллиметров в глубину, на пять сантиметров в длину.

Это и в самом деле не больно. Не очень больно. Я выждал, когда кровь польётся по-настоящему и выбросил лезвие в кусты живой изгороди.

Подождать.

Женский голос из домофона звучит неприветливо. Она ясно даёт понять тоном, что посетители здесь нежелательны, тем более незваные. Я заикаясь лопочу что-то о несчастном случае и прошу помощи. «Больно», – говорю я. И: «Очень много крови». Мой слишком высокий голос незапланированно оказывается дополнительным преимуществом. Он звучит убедительно бессильно.

Ворота отъезжают в сторону, но я не вхожу. Падаю на колени так, будто силы меня покинули. Запрокидываю голову, чтобы кровь не капала попусту на землю, а эффектно распределялась по лицу.

Женщина не очень хорошо говорит по-немецки. Если я правильно толкую акцент, она родом из Чехии. Она не задаёт лишних вопросов. Картина, которая предстала перед ней, сама по себе красноречива.

«Идти можно?» – спрашивает она.

Я киваю и пытаюсь встать на ноги. Теряю равновесие, так что ей приходится меня поддержать. Я опираюсь на её плечо и позволяю увести меня к вилле.