Решетников поманил Лену и Ряполова, и те побрели к краю поля, стараясь не привлекать внимания спорящих магов.

Товарища Зинаиду Сергеевну Иванову, медсестру Нелли Горскую и Романа Родионовича Волкова похоронили вместе на госпитальном кладбище, так и не решившись вернуть героям войны их настоящие имена. Спустя несколько дней после похорон две заплаканные женщины пытались отыскать что-то среди нескольких свежих могил, но не встретили знакомых фамилий, поплакали, сидя на скамейке в больничном дворике, и ушли, оставив охапку поникших астр. Рядовой Семёнов, разжалованный, но освобождённый из-под ареста «с целью окончания лечения», отнёс цветы на могилу капитана Волкова.

Когда вы песни на земле поёте,

Тихонечко вам небо подпоёт,

Погибшие за Родину в полёте

Мы вечно продолжаем наш полёт.

Мы вовсе не тени безмолвные.

Мы ветер и крик журавлей.

Погибшие в небе за Родину

Становятся небом над ней.

Е. Евтушенко. Погибшие в небе за Родину

Лена опустила оконное стекло, позволив ветру ворваться в кабину и растрепать ей волосы. Иван Степанович пошарил в кармане в поисках папирос, но улыбнулся и положил руку на руль.

За окном были бесконечные поля. Перелески, редкие факелы рябин. Красные московские клёны остались далеко позади. Теперь вдоль шоссе встречались жёлтые трепещущие посадки берёз, потемневшие от влаги ели с широкими лапами, из-под которых виднелись – или Лене так только казалось – большие обвисшие шляпы переросших подберёзовиков.

– Елена Васильевна, – прокашлявшись, заговорил Ряполов, – мне после похорон… профессор предложение одно сделал. Он в институт зовёт, говорит, мой этот «отрицательный дар» – редкая штука, и всё прочее. Это вроде как хомяком подопытным, но на оклад. Говорят, даже паёк, и в звании повысят. И… не Карманов.

– А чем Карманов плох? – удивилась Лена. Над дальним лесом, где петлёй выгибалась лента железной дороги, потянулся косяк гусей, затянувший свой тоскливый переклик в пронзительной синеве. Она заслушалась и не сразу поняла, о чём толкует Иван Степанович.

– Так вы же к другой жизни привычная, – смутился Ряполов. – А у нас ни театров, ни сходить куда… Зато, как понял я, плохого вы от нашего захолустья много видели. Потому и подруга ваша тогда убежала. Воевали вы у нас, да?

– Воевала, – выговорила Солунь и впервые за долгие годы почувствовала, что может говорить о войне спокойно, без содрогания. Упоминание о Нине оказалось болезненнее. Лена прижала уголок косынки к губам, но справилась с горечью и продолжила: – Только всё, от чего Нина убежала, давно пережито, пройдено и похоронено. Последнее унесли с собой Сима и Нелли. Осталось лишь то, что мы в памяти и в душе носим. Это я на поле поняла и решила, Иван Степанович, и душу, и память для нового освободить. Кончилась война – и эху её пора стихнуть. В Карманове мне будет покойней, да и Маша с Игорем рядом. Доверят – пойду в няньки.

Лена рассмеялась, снова поворотила голову к окошку, подставила лицо ветру, доносившему запах прелой листвы.

– А мне… – Ряполов, всё ещё смущённый, говорил тихо, напряжённо глядя на дорогу. – Будет ли в этой новой вашей жизни место… и мне?

«Столичная» магичка покачала головой, закрыв ладонями пунцовые щёки. Словно не понимала, как мог он сомневаться в её ответе.

– Куда ж я без вас, Иван Степанович? – ответила она ласково. – Как я на Кармановское болото по грибы пойду, ежели вас рядом не будет, с ружьём-то?

По-прежнему глядя только на заплатанное суровье шоссе, Ряполов остановил машину на обочине. Повернулся и сгрёб в огромные ручищи обе ладони своей пассажирки.

– Елена Васильевна… Вы… Елена Васильевна… Да разве ж я вас на болото после всего пущу?

«Артист Рыбников» прижал Лену Солунь к себе, притиснув так, словно кто-то или что-то вот-вот вырвут её из рук, заберут навечно. Она вдыхала запах масла и кожи от его куртки и думала о том, что, будь тогда на поле у неё эта минута – ею одной она одолела бы своего фрица. Ею одолеет теперь прошлое.

Вдалеке прогрохотал, вынырнув в просвет между перелесками, поезд.

– Не жалеете, что поездом с Матюшиными не поехали? – спросил Ряполов.

Лена покачала головой и потерлась щекой о шофёрскую куртку.

* * *

Вахтёр, звеня ключами, обходил помещения, выключая лишний свет. Шаги отдавались в длинных коридорах гулким эхом. Служитель остановился, прислушиваясь.

– Доброго вечера, Василий Климович.

– Доброго, Александр Евгеньевич. Как чувствуете себя? Удивительное дело! Мертвец в государственной безопасности засел, а вы с товарищем деканом его раскрыли! Хоть бы рассказали нам честь по чести, а то Виктор Арнольдович ходят смурной, а институт слухами полнится.

– Так вы слухов не собирайте, – отмахнулся Решетников. – Да, пришлось, ради секретности, Виктору Арнольдовичу умереть, ну так теперь все живы… – Профессор замолчал, но быстро изгнал мрачную тень из взгляда. – Послужим ещё Союзу-то мы с вами, Василий Климович, а?

– Я-то куда, – смутился вахтёр. – Только ключики вот в порядок привести. Вот иду посмотреть, что-то от кабинета и приёмной Виктора Арнольдовича ключи опять не сдали нынче. Как товарищ декан воскресли, так порядку никакого нет. Хотел дежурным ключом открыть, проверить – а то, мало ли, свет не выключили, окно не затворили, а ведь ответственность материальная…

– Не беспокойтесь, Василий Климович, – махнул служителю профессор Решетников. – Я сам посмотрю. Был нынче у товарища Потёмкина, оставил кое-какие бумаги. Вот, – он достал из кармана ключ, – сам отопру. А потом загляну к вам на обратном пути.

Вахтёр благодарно кивнул и скрылся за поворотом коридора, а профессор толкнул большие тяжёлые створки морёного дуба, прошёл мимо стола секретарши и вошёл в кабинет.

Сквозь тяжёлые шторы не проникал свет фонарей, уже зажёгшихся во дворе института. На столе привычно горела мягким светом лампа под зелёным абажуром, освещавшая лишь стол и человека, склонившегося над бумагами.

– Идите домой, товарищ декан, – строго сказал профессор, остановившись в дверях. – Я сам сделаю документы по Стеблевской операции.

– Я не могу, я должен закончить. Чтобы их больше никто не стал искать. – Потёмкин встал, тяжело хромая на правую ногу. Подошёл к полке, на которой всё ещё стояла старая фотография – несколько девчат в новенькой военной форме.

– Да и некому, почитай, теперь. Таких, как Кощей, каждый век штучно выводит. Не скоро найдётся на нас новый Иннокентий Януарьевич. Спасибо товарищу Зиновьевой. Только Верховенский мог в этом разобраться, так хорошо вы, Виктор Арнольдович, след кармановский запутали.

– А если найдётся? Если снова?.. – поднял голову Потёмкин. – Я… запаниковал там, на поле. Она не справилась, и я потерял контроль. Вас не было там, и в сорок первом, и в сорок четвёртом, а я видел, как «зигфриды» танки точно картон рвали. А «серафимы» мои – они страшнее были. Не мог я их выпустить. Недооценил Марью, толково она формулу доработала. Но как я мог там, на поле, её разработку оценить? Как? И вы не поняли сразу, ведь так? Если бы не оставила Сима её в Карманове, может… Не пришлось бы мне Гречиным бить…