К тому же вор почему-то не мог забыть рыжую, наряженную в драный шелк и с голыми ногами. И рубашка тогда была грязь да дырки, и ноги долговязые и исцарапанные, а помнится…

Нет, идти пора. На пристань барки с низовьев подвалили, послушать новости нужно. Потом с Гвоздем и его ребятами встретиться. Начинает ведь что-то заманчивое вырисовываться.

– Ладно, я пошел. Вы про буквы не забудьте.

– Иди-иди, кормилец, – пробурчал фуа, любовно смазывающий новые сапоги. – Не забудем. Ты там управляйся побыстрее, надоело сидеть.

Рыжая даже от окна не повернулась.

Вернулся Квазимодо поздно вечером. Несмотря на темноту, по улицам бродили десятки пьяных. С низовьев пришел целый караван, и гребцы с охранниками славно отметили прибытие. Хохотали выпившие шлюхи – вечерок у них выдался удачным. Квазимодо и сам слегка разбогател – зарекался на улицах не «работать», да как удержишься, когда серебро в руки само идет? Пьянство – большой порок, за него наказывать нужно. Новые штаны порядком отяжелели – только что «найденные» монеты оттягивали потайной карман. Вор не пожалел времени, улучшил конструкцию штанов – теперь в потайных отделениях прятался, кроме отмычек и заточенной монеты, еще и маленький нож-тычок. На поясе Квазимодо носил только кошель с мелочью да орочий нож. Тоже ведь вещь оказалась ценная – клинку работы орков новые знакомые из «деловых» завидовали, сулились купить, да и на удивление хорошую цену предлагали. Редкость – до Канута доходили единичные экземпляры горского оружия. Вот уж вор никогда не предполагал, что за поясом почти сотню монет таскал.

Вообще Квазимодо обнаружил, что здесь вещи готовы оценить не сами по себе, а за уникальность. Например, украшения с зубами аванка стоили дороже серебряных. Знать бы раньше – экое богатство там, на реке, гнить осталось. Выбил ведь у ящера всего пару зубов – себе да Лягушке на память. А что стоило поработать? Впрочем, такую тяжесть все равно не дотащил бы. Что зубы аванка, что стурвормьи шкуры, оружие глорское или орочье – этим всерьез заниматься нужно. Осесть, ход караванов с хорошей охраной наладить. Если дорогу знаешь – риск оправдается. Да только не для этого ты по свободному городу Кануту шныряешь. Себе глаз и зубы новые отрастить – вот это настоящая цель. Подороже сказочного золота будет. Про это самое золото еще в Глоре болтали. Но там золото – предание стариковское, вроде мифрила. А здесь в солнечный металл всерьез верят. Гвоздь говорил, что его отец сам золото видел. Вроде браслет с оправой круглой. А в ту оправу механизм малюсенький был вставлен. Весь ржавый и для какой магии предназначен – совершенно непонятно. Порезали за тот браслет друг друга ребята. Вспыльчивые были. А драгоценность вроде в королевскую сокровищницу попала.

История интересная, но сам Квазимодо больше на старое доброе серебро надеялся. Уж если на серебро глаз купить нельзя, то уж тогда и никакое магическое золото не поможет.

Перед самыми дверями «Духа реки» лежал в дым пьяный лодочник. Этот уже не интересный – не только кошеля лишился, но и сапоги с поясом с него стащили. Квазимодо перепрыгнул через босые ноги и вошел в трактир. Тут веселье было в самом разгаре, взвизгивали работающие девки, орали мужчины, визжала музыка, крепко шибало пролитым пивом, сливовицей и потом. Да вот танцы. Такого времяпрепровождения вор совершенно не понимал, поэтому сразу повернул к лестнице. Здесь было скользко. Квазимодо сплюнул – вот всем удобен постоялый двор, но уж слишком хозяин на уборке экономит. Поднимаясь по скрипящим ступенькам, вор услышал сопение и ритмичный хруст шатких перил. Вот, мачту им в корму – эти на комнате экономят, шантрапа пришлая. Квазимодо уперся в слившуюся в страстном объятии парочку, скомандовал:

– Задницу уберите, кроли гонные.

Любовники, продолжая сопеть, слегка подвинулись. Квазимодо протиснулся, еще раз сплюнул и повернул в жилой коридор.

На условный стук открыл Ныр.

– Рано ты сегодня. Шумно в городе. И здесь совсем разошлись, пьянь пресноводная. Какой-то упырь к нам ломился. Две монеты обещал, если ему удовольствие справлю.

– А ты что? – поинтересовался вор.

– Я посоветовал тебя подождать.

– Это правильно. Я тебя в два раза дороже продам.

– Сам ты себя продай, весельчак, – пробормотал без особой обиды фуа, забирая у Квазимодо сверток с баклагой пива и копченой рыбой. – Пиво, надеюсь, не заречное?

– Знаток ты стал. Может, пивоварением займешься?

– Еще десять дней посидим, и я вообще опухну. Уморишь ты нас этим городом, – сообщил Ныр, откупоривая баклагу и привередливо нюхая содержимое.

– Где рыжая? – спросил вор, извлекая из глубин штанов горсть серебра.

– На конюшне.

– Что она там делает в темноте такой? И вчера там сидела.

– Музыку слушает. Там во двор окно выходит, за которым как раз музыканты сидят.

– Музыку? Это пиликанье? – изумился Квазимодо.

– Это тебе пиликанье. А она никогда не слыхала. Я так понял, что у них в Холмах музыка не в почете была. А может, и вообще ее не было.

– А у вас была? – поинтересовался вор, наблюдая, как мгновенно разделывает фуа ароматную рыбу.

– У нас барабаны были, – гордо сказал ныряльщик, разливая пиво.

– Правда? Тогда наливай еще кружку, остальное я с собой заберу. Она через окно ушла?

– А как еще? Там разве через этот бордель пьяный пройдешь?

Квазимодо, прихватив ополовиненную баклагу, сел на подоконник. Окно выходило на крышу сарая, дальше можно было перепрыгнуть на конюшню. Снимая комнату, вор счел такое удобство решающим фактором, и друзья по ночам не стеснялись пользоваться «запасным» выходом.

– Подожди. – Ныр двумя движениями разделал еще одну рыбу. – Скорми рыжей, а то она с утра ничего толком не ела.

– Давай. – Квазимодо забрал пахучий сверток. – Слушай, Лягушка, а ты еще не надумал? Насчет баб?

– Что ты ко мне пристал? – Фуа поспешно взял кружку. – Куда я с такими руками пойду? Не хочу я твоих шлюх. Давай лучше побыстрее отсюда уезжать. Надоело – сил нет.

– Быстро только кони бегают. Ты подумай, пока время есть. – Вор тихо прошел по крыше и спрыгнул на землю.

Из дверей конюшни пахло навозом и духотой. Квазимодо прошел между сонно пофыркивающих, привыкших к пьяному шуму лошадей. Из трактира неслась визгливая прочувствованная песнь о вечной и верной женской любви. Квазимодо увернулся от зубов неугомонного каракового жеребца, погладил по шее свою буланую лошадку.

– Ты ей еще рыбу свою вонючую предложи, – сказала невидимая Теа.

– Рыбу я тебе принес. И пиво.

– Я на шлюху похожа, что так кормишь? – мрачно поинтересовалась сидящая у стены рыжая.

– На шлюху ты не похожа, – сказал вор, присаживаясь рядом. – Ешь давай. Рыба свежая. С коптилен самого Борбхаса.

– Да пошел он, твой Барбхас. Не хочу я есть.